Дидье Ковелер - Мой настоящий отец

Для пущей достоверности я предъявил письмо на бланке Лекенского дворца с королевской печатью, в котором шеф протокола благодарит ветеринара — члена нашей семьи, — за то, что тот вылечил его пса. Письмо произвело фурор, поскольку никто в школе не понимал по-фламандски. Я почерпнул обрывки языка предков из франко-голландского карманного словаря «Ларусс» 1935 года издания, который раскопал в магазине уцененных товаров, и подтверждал знание голландского, используя «обиходные выражения» типа «Извозчик, на вокзал!» или «Я хочу отослать письмо пневматической почтой». Это письмо я выдал за «Королевский указ», в котором якобы говорилось, что я передаюсь на попечение графа ван Ковеларта, дабы он защищал королевского бастарда и воспитывал его как родного сына, вдали от Бельгии.

Перед скептиками, находившими мою историю слишком похожей на приключенческий фильм, я инстинктивно разыгрывал печального фаталиста: да ладно, знаю, я никогда не стану королем, и это очень плохо для Бельгии, ведь у Бодуэна нет других детей, и королевство в конце концов станет республикой, как Франция, а виновата во всем Фабиола. Она была в ярости из-за измены мужа и, когда шпионы доложили ей о моем рождении, отправила в родильный дом наемных убийц, чтобы те уничтожили всех младенцев, появившихся на свет 29 июля. Как вы понимаете, я поведал одноклассникам подправленную версию истории избиения младенцев — мы изучали Библию на уроках катехизиса.

— Так кто же твоя настоящая мать? — Этот вопрос задал мой закадычный дружок Оливье Плон. Он был отличником и делал за меня математику, а я писал за него сочинения. Оливье Плон — вымышленное имя, поскольку мой друг теперь знаменитый психоаналитик и печатается в женских журналах.

На мгновение я растерялся, но быстро спохватился и нарочито возмутился:

— Ты же ее прекрасно знаешь, дурак ты эдакий!

— И она любовница короля Бельгии?

— Вот именно.

— Значит, он — не твой отец, а она — не его жена?

— Его, его. Ему пришлось на ней жениться, для отвода глаз. Но сам же видишь, она слишком красива для него.

Лицо будущего психоаналитика прояснилось. Все мои подлые придумки звучали вполне правдоподобно: ты был на семнадцать лет старше жены, а она с длинными, потрясающе красивыми волосами напоминала Джоан Кроуфорд в фильме «Женщина часто изменчива». Сын банкира толстяк Тозелли сокрушенно заключил:

— Значит, твой как бы отец — рогоносец.

Тут я вышел из роли, смерил отпрыска «Креди агриколь» высокомерным взглядом и сухо бросил:

— Граф — герой. Когда он согласился выполнить поручение короля, наемный убийца Фабиолы прострелил ему ногу. Сами видите, к каким последствиям это привело.

Мои приятели понимающе закивали. В один миг их отношение к тебе совершенно переменилось. Они взирали на тебя с молчаливым почтением, восхищались тобой, сочувствовали и жалели. И уж, само собой разумеется, не осмеливались смеяться над твоими шутками, и ты злился.

— Какие-то они зажатые, твои друзья. Я бы на твоем месте нашел других. Во всяком случае, этого Плона я больше в нашем доме видеть не желаю. Мне он совсем не нравится.

Тебе не нравились все те, кто вертелся вокруг твоей жены, даже если при этом они учились в начальной школе. А Оливье Плон бросал на нее пламенные взоры и норовил заглянуть в декольте, когда целовал руку, воображая себя бельгийским монархом, чем безмерно тебя раздражал. Слава Богу, ты и предположить не мог, что вдохновляет его фантазии. Ты так и не узнал, что я придумал себе другого отца, заменил тебя правителем страны твоих предков, чтобы исполнить в школе роль Его Внебрачного Высочества принца Дидье.

Один-единственный раз я хотел признаться тебе в совершенной низости. И сделал это по-своему, не напрямик. Мне было двенадцать, мы катались на надувной лодке по савойскому озеру, а когда причаливали к берегу, я засадил в пятку здоровенную занозу. За несколько минут моя нога раздулась в три раза. Не медля ни минуты, ты доставил меня в больницу, и врач, опасаясь заражения, принялся за дело, не дожидаясь, пока подействует анестезия. Я вопил от боли, сжав зубы. Ты стоял рядом, положив мне руку на лоб, и рассказывал мне смешной эпизод из «Приключений Энрике Сарага и Леона Рабишу», твоей саги в стиле Пьера Дака, под которую я засыпал каждый вечер, вдоволь нахохотавшись.

Впервые в жизни я всем телом ощутил то, о чем так часто думал, слушая твои импровизации: смех всегда побеждает боль. И если смеяться вместе, тебе нипочем никакие страдания — это раз и навсегда определило мой литературный стиль. Кромсавшему меня врачу наше веселье не слишком понравилось:

— Немедленно прекратите его смешить! Он трясется и мешает мне.

Ты покорно прервал рассказ о злоключениях шпиона Рабишу, искавшего микрофильм в зловонной выгребной яме, сжал мою руку и просто сказал:

— Я тебя люблю.

Я страшно распереживался, и нога опять ужасно разболелась.

— Я беру тебя в отцы! — выпалил я.

Ты, естественно, не понял смысла этих слов, просто улыбнулся не очень понятной шутке. Это был отчаянный вопль, он вырвался у меня прямо из души, такого со мной еще не бывало. Я думал, что умру из-за этой проклятой ноги прямо на операционном столе, но боялся не смерти — мной овладело суеверное желание немедленно смыть нанесенное тебе исподтишка оскорбление, восстановить между нами связь, которую я разорвал. Иначе, даже если после смерти меня примут в призраки, нас все равно разлучат навеки, потому что я захотел другого отца. Ты сочинял для меня головокружительные шпионские истории, стараясь попутно внушить важную истину: хорошенько обдумывай свои пожелания, ибо, если секретные службы Господа выполнят их, придется отвечать за последствия.

И я совершил ритуал, чтобы разрушить чары: взял тебя в отцы. Заплатил по счету. Одним махом уничтожил все свое вранье, признал родство с тобой, отказался от незаконных притязаний на бельгийский трон. В тот момент больше ничего не имело значения, лишь твоя рука поверх моей и невидимая неразрывная нить, соединявшая нас назло боли. Я признавал тебя своим отцом, хотя ты и так им был — по воле Природы. Я брал тебя в отцы при свидетеле, словно женился на тебе.

Ты так и не узнал подоплеки той сцены в операционной. Тогда это было ни к чему. Мы были друзьями, наши отношения были наполнены весельем, радостью, сдержанной мужской нежностью, и тебе бы и в голову не пришло, что я из мифоманского тщеславия публично отрекся от тебя, отверг наше кровное родство. Впрочем, покаяться никогда не поздно. Пожалуй, сегодня это пойдет мне на пользу: теперь, после твоей смерти, я снова взял тебя в отцы.

Я много месяцев оттягивал этот момент — не мог заставить себя описать на бумаге нашу с тобой последнюю ночь. Вернуться в физическую реальность того благословенного мгновения — я отдаю себе отчет в том, что говорю! — которое осталось в памяти как порыв, как могущественная сила, как тайна.