Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

При мысли о Биргере она покачала головой. Ничего удивительного, что Инес сошла с ума. Совершенно ничего удивительного.

Он стоял в верхнем холле, когда она вышла, стоял как темная тень в темном холле напротив открытой двери на чердак, и за спиной у него горела лампочка чердачной лестницы.

— Пошли, — сказал он и, повернувшись спиной, двинулся вверх по лестнице. Он прихрамывал, и Элси только секунду спустя вспомнила, что у него одна ступня гораздо больше другой. Это не бросалось в глаза, когда он был в обуви, но теперь он шел в одних носках и хромал.

Чердак выглядел примерно так же, как раньше. Желтый свет голой лампочки. Неструганый сосновый пол, где Элси не один раз сажала себе занозы. Сложенная в углу старая мебель. Чуточку больше старой мебели, чем в прошлый раз. Кровать, раньше стоявшая в маленькой комнатке, где Элси обычно ночевала. Тяжелая настольная лампа, еще из их с Инес детской. А чуть в стороне — кресло, которое Элси узнала только по форме. С другой обивкой. Неужели Инес его перетянула?

Биргер шел впереди и открыл дверь в ту самую комнатку, протянул руку и включил верхний свет — тоже голую лампочку на проводе.

— Смотри, — сказал он и шагнул внутрь. — Ты только посмотри на это!

Элси встала в дверях, огляделась и с непроизвольным вздохом отступила назад. Входить не хотелось.

— А ты зайди сюда, — сказал Биргер. Он протянул к ней руку, но она отпрянула. Не хватало, чтобы он ее туда затащил.

— А ты сюда зайди, — сказал Биргер. Голос у него был вполне трезвый. Собранный. Взрослый. Значит, и она должна быть трезвой, собранной и взрослой. И Элси перешагнула порог и вошла в комнату.

Инес выкрасила стены в белый цвет, и пол все еще был застлан газетами. Они успели пожелтеть. А на свежевыкрашенных стенах бесконечное количество раз повторялось одно и то же слово. Бьёрн! Бьёрн! Бьёрн! Иногда карандашом. Иногда чернилами. Иногда красным фломастером. Одно и то же имя, выведенное одним и тем же безукоризненным почерком, покрывало все стены, от пола до потолка.

— Она говорила, что занимается, — сказал Биргер. — Но не купила ни одной книги. Так и не поставила сюда мебель. Она просто-напросто лгала. Даже не записалась в университет.

Элси не отвечала, только медленно поворачивалась, разглядывая тысячи или десятки тысяч маленьких имен. Бьёрн! Бьёрн! Бьёрн! Со всех сторон ее словно окружал крик. Немой крик.

— Ей, наверное, приходилось вставать на стул, чтобы писать на самом верху, — продолжал Биргер, — и ложиться на живот, чтобы написать внизу. Не знаю, как она ухитрилась, я обнаружил все это, только когда она заболела. Я думал, ей просто хочется побыть одной. Что ей это нужно. Но я ошибся, теперь я понимаю.

Элси молча кивнула. Биргер посмотрел на нее, потом сунул руки в карманы и огляделся.

— С другой стороны, не думаю, что это хоть что-то изменило бы. Ей безразлично было, что я говорю или делаю. Причем еще до того, как Бьёрн пропал. Ей вообще на меня было наплевать. И на Сюсанну. На хрен мы ей были не нужны. Только он и был у нее в голове. Бьёрн! Бьёрн! Бьёрн! Только Бьёрн! Бьёрн! Бьёрн!

Его голос дрогнул. В какое-то ужасное мгновение Элси показалось, что Биргер сейчас разрыдается. Но он этого не сделал. Только закрыл глаза на секунду-другую, открыл и посмотрел на Элси.

— Только ради Бьёрна она и жила. Любила только его. Только Бьёрна. Ради Бьёрна она и вышла за меня, чтобы у него был отец. Ради Бьёрна мы продолжали с ней жить. Ради Бьёрна она согласилась родить Сюсанну. Чтобы у Бьёрна была сестренка или братик. Бьёрн был для нее единственным смыслом жизни. Увы.

Он пожал плечами и повернулся спиной, захромал к двери, потом обернулся и посмотрел на Элси через плечо:

— Ты говоришь, Сюсанне плохо. Еще бы! Мне тоже плохо. А Инес вообще хуже, чем всем нам. Но тут я мало чем могу помочь. И все остальные мало что могут поделать. Так получилось, вот и все.

С этими словами он выключил свет и вышел на чердак, оставив Элси в полной темноте.

Бьёрн оставлял сообщения.

Иногда они были зашифрованные, но Инес их тем не менее понимала. Как теперь, когда красная машина проехала за больничным окном и кто-то на заднем сиденье — сам Бьёрн, разумеется — поднял руку, так чтобы она видела, но не помахал. То, что не помахал, было важно. Никто не должен заметить и догадаться, что они общаются. Ведь их окружают враги. Постоянно. Ежеминутно. Инес молча кивнула самой себе и тут же оглянулась, проверяя, не видел ли кто, как она кивнула.

Не похоже. Из пациентов в коридоре была только Карин Лундстрём, шла, как обычно, с закрытыми глазами, корчила из себя слепую. Сумасшедшая. Или просто дурака валяет, притворяется, что ее ничего не интересует, а на самом деле, может, все подробно записывает… Да, вполне возможно. А сестра Сив, с улыбкой идущая ей навстречу, которая сейчас остановила Карин и обняла ее, на самом деле, видно, забрала записи, а потом отправит их дальше кому следует. Верховному главнокомандующему. Или какому-нибудь политику. Кому угодно, обуреваемому злобой. Исполненного зависти и злого умысла против Бьёрна.

Но Инес Бьёрна не выдаст. Ни за что на свете. Она уже давно поняла, в какие игры играют у них тут в отделении. И иногда чуть улыбалась какому-нибудь из этих наймитов. Делала вид, что им удалось ее провести, что она не понимает, чем они занимаются. Теперь она больше никогда не позволит себе кричать и скандалить, как тогда, вначале. Например, в тот раз, когда она нашла зубную щетку Бьёрна в общей ванной. Щетка просто стояла там в своем стаканчике, рядом с другими. Синяя и прозрачная. Красивая. И напоминала Бьёрна настолько очевидным образом, что это было ясно даже для врагов, хоть они и не подавали вида. Совершенно явственное сообщение от Бьёрна, явный крик о помощи — но когда она рассказала об этом сестре Сив и остальным, объяснив, что к чему, ее не стали слушать. А вместо этого связали и держали привязанной много дней. А едва с нее сняли эти резиновые ремни, как она нашла его черный свитер из ламы, его любимый свитер, в котором он всегда ходил, на стуле в общей гостиной. Снова крик о помощи. И снова — несколько дней в резиновых ремнях.

С тех пор она стала осторожнее. И хитрее. Такой же хитрой, как ее враги. Она больше ничего не рассказывала, даже Биргеру, который приезжал каждую субботу и часами сидел с ней рядом, притворялся и ждал, пока она проговорится. Они его завербовали. Страшно, но это правда. Они завербовали даже приемного отца Бьёрна, чтобы получать от него информацию о мальчике.

— Ужасно, — произносит она вслух и качает головой.

Сестра Сив, разумеется, тут же реагирует. Выпрямляется, отпускает Карин Лундстрём и поворачивается к Инес. Улыбается своей насквозь фальшивой улыбкой: