Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

— Ты все отлично сделала, — сказал Бьёрн.

Элси улыбнулась, но не ответила. Но он прав. Она в самом деле все сделала отлично. Кухня Инес выглядела так же, как в те времена, когда Бьёрн еще тут жил. Новые герани стояли в ряд на подоконнике, блестящие яблоки лежали на оловянном блюде, а блюдо стояло на белой льняной дорожке, служившей скатертью, — накрахмаленной и наглаженной. А возле плиты на противне горячие булочки ожидали, когда Инес вернется, сядет за стол и выпьет кофе, как тысячу раз прежде.

— Зря ты умер, — сказала она.

Бьёрн вздохнул у нее за спиной, и холодное дыхание коснулось ее шеи.

— Откуда ты знаешь, что я умер?

— Зря ты решил умереть.

— Откуда ты знаешь, что я сам это решил?

Элси не отвечала на его вопросы.

— Ты должен был, по крайней мере, оставить нам могилу, чтобы мы могли туда приходить. Не ради меня. А ради Инес.

— У Инес есть могила, куда можно приходить. Она у нее внутри.

Элси хмыкнула:

— Злой ты.

— Нет, — сказал Бьёрн. — Ничего я не злой.

Она вскинула голову и оглянулась.

Комната Сюсанны стояла распахнутая настежь. Стул был чуть отодвинут от письменного стола, но в остальном порядок был идеальный. Свежевыстиранное покрывало сияло белизной. На прикроватном столике лежала книга в красной обложке, аккуратно закрытая. На подоконнике — горшок с цветущей фиалкой.

Но ни одежды не валялось на стульях и кровати, ни наполовину сложенной газеты — на полу, ни рваных гольфов не свешивалось из корзины для бумаг.

Комната казалась картинкой из мебельного каталога. Нежилой.

Сюсанна научилась защищаться. На свой лад.

Спальня выглядела совсем не такой опрятной. Кто-то посидел на цветастом покрывале и не расправил его за собой. На подлокотник кресла были брошены мятые брюки, и пара ботинок — один больше, другой меньше — стояли рядом на полу, указывая носами друг на друга. А на дверце шкафа висело новое платье Инес, платье, которое Биргер лично купил больше месяца назад, чтобы порадовать ее, когда она вернется. Не особенно красивое. Довольно унылое, если честно. Темно-синее, с белым воротничком. Однако Элси пошла навстречу просьбе Биргера и примерила его, ходила перед ним, как манекенщица, кружилась, задевая его юбкой, улыбалась и говорила, что это изумительный выбор.

Он улыбнулся в ответ. Очень коротко. Но все-таки. Биргер улыбнулся Элси, словно подтверждая — в мире все-таки существует надежда.

Дверь в комнату Бьёрна была закрыта. Элси не стала ее открывать, пробежала мимо и открыла дверь на чердак, взбежала вверх по лестнице и привычной рукой потянулась к выключателю. Включила свет. Осмотрелась. Все выглядело так, как следовало. Старинное бюро, о котором Инес рассказала, когда стала приходить в себя, стояло у двери в чердачную комнату. Элси купила его. Пошла в тот самый антикварный магазин и заплатила все, что оставалась должна сестра, а потом организовала доставку на Сванегатан. И теперь бюро стояло у двери в ее кабинет. Дожидалось, когда Инес внесет его и поставит на место.

Элси открыла дверь в кабинет. Стены сверкали белизной. Нигде не было видно, что кто-то когда-то писал на них имя.

Упав на колени, она принялась собирать с пола газеты. Она разбрызгала много краски, когда красила. Гораздо больше, чем ее сестра.

Она как раз выкидывала эти газеты в контейнер во дворе, когда услышала, что подъезжает такси. Услышала, не видя, как Биргер выходит из машины. Услышала, как он расплачивается. Как он открывает заднюю дверь и выманивает Инес:

— Вылезай, Инес! Давай-ка! Элси сварила тебе кофе, она ждет тебя дома.

Ответа не последовало. На улице было совершенно тихо. Бьёрн вздохнул за ее спиной.

— Вина, — шепнул он. — Искупление.

Элси закрыла глаза, переводя дух. Потом обеими руками поправила юбку, выпрямилась и пошла к передней части дома. Увидела свою сестру, свою очень бледную сестру, которая стоит снаружи калитки и оглядывается. Элси улыбнулась. Поспешила к калитке и открыла ее.

— Инес! — сказала она. — Добро пожаловать домой!

Ничего не изменилось. Однако все вдруг сделалось иным.

А вечерника продолжается. Роберту аплодируют, он кланяется публике с иронической торжественностью, кружится, так что свободно болтающийся на шее галстук летает взад-вперед, — поворот направо, потом налево, и наконец, когда аплодисменты медленно начинают стихать, Роберт оборачивается к Аманде. Снова кланяется и делает изящный жест рукой. И она не может ему отказать в следующем танце, теперь, когда он ее приглашает у всех на глазах. Она улыбается и позволяет себя обнять. Музыка вступает снова. Роберт, крепче прижимая к себе Аманду и перебирая пальцами ее длинные белокурые волосы, корчит рожу Бернхарду через ее плечо.

Сюсанна снова опускается на стул. Хватается за свой бокал. Делает глоток. Моргает.

— Что вы сказали? — спрашивает сидящий рядом Андерс. — Что это — он?

Она качает головой, все еще не в силах говорить. Йон обнимает ее за плечи:

— Что такое? Вам нехорошо?

Сюсанна снова качает головой — не может говорить, не хочет говорить, высвобождается и встает. Йон встает следом, правда, не качает головой и поднимает руку останавливающим жестом. Снова садится и кивает. Андерс и Ульрика смотрят на Сюсанну, но ничего не говорят и не пытаются ее удержать. Позволяют уйти.

Чтобы добраться до выхода, ей надо пересечь танцпол. Пройти мимо него. И она машинально поднимает правую руку, прикладывает кончики пальцев к виску, прикрывается, пытается спрятать лицо. Секундой позже, осознав свой жест, она опускает руку. Почему она должна прятаться? Что она сделала? Однако страх сильнее резонов, страх, который пока еще только чувство, а не мысль, и он заставляет ее повернуть голову, отвернуться вправо, чтобы Роберт, танцующий слева, не мог увидеть ее, узнать, вспомнить. Но все же во время этого движения она фиксирует мгновенную картинку. Роберт танцует, тесно прижавшись к Аманде. Жмурится. Кажется, блаженствует.

Она выходит на боковую палубу. Не надев ни куртки, ни сапог. Просто нажимает на ручку двери и выходит, позволив ледяному ветру вцепляться в волосы и надувать блузку на спине, осторожно идет по скользкой обледенелой палубе к борту. Облокачивается на фальшборт, спрятав в ладони голову, в которую уже протискивается настоящая мысль. Осознание.

Это он. Роберт. Роббан. Конечно, это он. Вечный шутник. Опасный шут. Без сомнения. И тем не менее она не узнавала его, не понимала, кто он, вплоть до сегодняшнего вечера. Пока он не вынул из кармана этот галстук и не стал изображать, что вешается.

Сорок лет прошло. Но он так ничего лучше и не придумал.

Она приподнимает голову. Мгновение глядит на огромные льдины, которые совсем рядом с судном гневно обращают к небу свое бирюзовое нутро, крутятся и переворачиваются, безуспешно пытаются дотянуться до облаков, но снова вдавливаются в море, толкаются, сжимают друг друга, бодают, поддевают и оттесняются прочь другими огромными льдинами.