Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

Стало тихо, пока все ждали официанта. Очень тихо.

— Так вы служите во флоте? — сказал наконец Карл-Эрик.

Элси отпила глоток воды:

— Да.

— Я сам в молодости ходил в море.

Она повернулась к нему и попыталась улыбнуться:

— Правда? А куда вы ходили?

Карл-Эрик сморщил нос:

— По стокгольмским шхерам. В Ваксхольмском пароходстве.

Томми рассмеялся первым, а поскольку засмеялся Томми, то засмеялись Никлас, Пео и Буссе. Лицо у Элси стало изумленное, потом она тоже рассмеялась, но Бьёрн ограничился тем, что подпер подбородок руками и улыбнулся. У дверей он увидел репортера и фотографа из «Бильджурнала», оба растерянно переминались, словно не решались войти в зал. Матс, так зовут репортера. Такой крутой весь из себя, который то и дело краснеет. Всего на пару лет старше Бьёрна и тоже не бывал до этого в Лондоне. Похоже, и в ресторане-то вряд ли бывал. Вид такой, во всяком случае. Зато фотограф старше и искушеннее. Вот он наконец делает шаг через порог и направляется к ним, вспышка с тяжелым блоком питания на плече, в руках «Лейка». Матс, спотыкаясь, бредет следом, его щеки пылают. Это мог быть я, подумал Бьёрн. Я мог бы быть Матсом. Но я — не он. Я Бьёрн Хальгрен. Я стал Бьёрном Хальгреном.

Карл-Эрик умолк на полуслове и посмотрел на фотографа:

— О, Юнсон, мы вас что, забыли?

Фотограф не ответил, только поднял фотоаппарат и навел на Бьёрна, который тут же машинально поднял подбородок и чуть улыбнулся в камеру. Это будет хороший снимок. Бьёрн на всех снимках хорошо выходит. На них он куда лучше, чем в реальности.

— Нам нужен другой стол, — сказал Карл-Эрик. — Прессе тоже надо поесть.

Он махнул рукой официанту, который немедленно кинулся к метрдотелю, который, в свою очередь, примчался чуть не бегом. Другой столик? Ну разумеется. Неиспользованные салфетки вновь ложатся на стол, стулья отодвигаются, все встают и снова гуськом направляются в другой конец зала. Метрдотель встал возле стола побольше и поднял брови, Карл-Эрик опять кивнул. Принято.

На этот раз Элси села рядом с Бьёрном, так близко, что всем показалось совершенно естественно — они вместе будут сидеть по левую сторону от Карла-Эрика, а Матс и Юнсон разместятся от него справа.

Элси дождалась, пока застольная беседа наберет обороты, потом расстелила салфетку на коленях и, глядя в свой бокал с вином, спросила приглушенным голосом:

— Все хорошо?

У Бьёрна защемило в животе. Мгновенная боль, которая появилась и пропала, прежде чем он дотянулся до своей салфетки.

— Все замечательно, — улыбнулся он. — Как видишь.

— Как Инес и Биргер?

Он протянул ей хлебницу. Это был осмысленный жест — взрослого человека. Потому что он теперь взрослый. Самостоятельный и обеспеченный. Гораздо более известный, чем когда-либо была она. Или могла бы быть.

— Да в общем как обычно. Более или менее.

Она взяла маленькую булочку, но тут же выронила:

— Ой, какая горячая!

Он не ответил, просто протянул руку, взял ту же самую булочку и положил на ее тарелку. Та и правда оказалась очень горячая, но не настолько, чтобы он не мог взять ее без гримасы боли на лице. Я могу, внезапно подумалось ему. А ты не можешь. Он поспешно улыбнулся, пряча эту мысль.

— Совсем свежая.

Она не взглянула на него, смотрела только на булочку на своей тарелке и по-прежнему говорила очень тихо:

— Как все это получилось?

Он улыбнулся еще шире, но заставил ее подождать ответа. Картинки пронеслись в памяти, он увидел калитку перед домом в Ландскроне, почувствовал вкус железа на языке и понял, еще не понимая, что это был день, когда он, маленький, только что осознал, что у всех остальных детей есть мама и папа. А что у него? Инес и Биргер. Секундой позже он был уже на несколько лет старше и проходил мимо Дома ребенка в Ландскроне, серого здания с серым балконом и несколькими белыми железными кроватями, выставленными на солнце, и уверенность в том, что он должен был оказаться там, что она когда-то хотела сдать его именно туда, медленно затопляла тело, наполняя каждую клетку. Он моргнул, заставляя себя думать обо всем этом другом, хорошем, обо всем том, благодаря чему он сидит теперь в этом лондонском отеле и может позволить себе выбрать любое блюдо, какое захочет. О том, как он играл в школьном театре в шестом классе. Как он переупрямил Инес и смог отрастить длинные волосы. Как впервые стоял и пел перед всем классом, это было Love Me Tender, и половина его «я» глубоко погрузилась в мелодию, а другая половина видела, как некоторые из девчонок вдруг выпрямились и смотрели на него широко раскрытыми глазами, настежь распахнутыми немигающими глазами, видящими будущее, глазами, которые еще тогда разглядели сегодняшний день.

Он взял свою салфетку, разложил на коленях, расправил ладонью. Элси подняла голову и внимательно посмотрела на него, но тут же отвела глаза и, глядя в свою тарелку, сказала:

— Я даже не знала, что ты умеешь петь…

Он улыбнулся в ответ:

— Некоторые люди до сих пор в этом сомневаются…

Так вот они и поступают. Все взрослые. Отшучиваются. Чтобы серьезность выплеснулась на ковер и впиталась в красный ворс. Но тут же снова защемило в животе, и он поспешно опустил глаза и, глядя в свою тарелку, пытался отогнать образ Инес, той Инес, которая на мгновение мелькнула в лице Элси. Молодой Инес. Или по крайней мере моложе, чем теперь. Той Инес, которая смотрела на него без этого сомнения, этой опасливости, которая, как вуаль, затеняет ее лицо последние несколько лет. Той Инес, которую он едва помнит. Он кашлянул и уже собрался что-то сказать, когда понял, что сказать ему, собственно, нечего. Ей, Элси. Инес он мог бы кое-что сказать. А Элси — нет. Ничего.

Воздух между ними вибрировал. Она ждала, что он скажет что-то еще, затаила дыхание и ждала, по-прежнему не глядя на него, а когда он так ничего и не сказал, медленно подняла глаза и приоткрыла рот. Он тут же отвернулся, уставился на свой хлеб, стал резать его, не позволяя ее взгляду поймать свой.

Карл-Эрик выручил их. Он наклонился к Элси и улыбнулся:

— Вы ведь придете сегодня вечером?

Она взглянула на него и улыбнулась в ответ:

— Да, спасибо. Если можно.

Они уже два часа как прибыли. — Ева посмотрела на свои часики.

Сюсанна глянула на свои. Всего час вообще-то, а не два, но она решила промолчать, только кивнула. Согласилась. Было бы немножко глупо указывать, что между Лондоном и Ландскроной часовая разница. Как будто Ева сама не знает.

Ева позвонила, когда еще не было десяти, и говорила новым, чуть задыхающимся голосом. Мы не могли бы встретиться, когда мама сменит меня в магазине? В полпервого? Сюсанна еще не успела одеться, была ведь суббота, и возможность не ходить в гимназию по субботам все еще воспринималась как некоторая роскошь. Сюсанна решила доставить себе дополнительное удовольствие — вымыть голову и подпилить ногти, так что у телефона она стояла в махровом халате. Просто удача, что Инес как раз понесла стирку в подвал и никто не слышал, каким севшим голосом Сюсанна пролепетала «да». А потом всю первую половину дня она только и делала, что поглядывала на Инес, и едва дверь за ней закрылась — Инес отправилась к Лидии, а потом на рынок, разумеется, она всегда ходила к Лидии и на рынок по субботам, — как Сюсанна бросилась к пакетику, подаренному Евой. Почти полчаса ушло на макияж, зато получилась красиво — правда красиво! — вот только Ева до сих пор ни слова не сказала о ее внешности. Сюсанна ощущала разочарование и стыд, хотя сама не понимала, чего ей стыдиться.