Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

Он встает возле трапа, ведущего на бак, и хватается за поручень, хватается так крепко, что белеют костяшки пальцев, и снова делает глубокий вдох. Ева! Хоть что-нибудь в его жизни произошло не по ее вине? Их совместная жизнь проносится перед глазами, он видит, как Ева смеется, как она сидит на кухне за обеденным столом, опустив голову, и плачет. Видит, как Ева в ярости швыряет в него вазой, это тяжелая ваза, доставшаяся ему в наследство от мамы и вообще-то содержащая в себе цветы — десять отцветших тюльпанов, их красные лепестки отваливаются от стеблей и на миллисекунду создают стену между ним и ею, пока он успевает кинуться на пол, спасая и себя, и ее, и видит наконец ее побелевшее лицо и черные глаза, когда она поворачивается к нему и смотрит с презрением. И в тот момент он знал, хоть в этом себе тогда и не признавался, что разделяет ее презрение.

Ветер хватает его капюшон и сдувает прочь, ледяной дождь ошпаривает бритую голову и заставляет Андерса присесть на корточки. А потом пробуждает. Утешает. У них ведь никогда не было детей. И только теперь, стоя на палубе ледокола «Один» и глядя на серо-голубой ледяной пейзаж, он признает, что это не только горе. Это еще и благо. Чего только не устроила бы такая Ева с маленьким ребенком? И как бы он смог ей помешать? Он ведь никогда не мог ей помешать. Просто не знал, как это делается. В силу недоразвитости интеллекта.

Он выпрямляется, моргает. Осматривается, поднимаясь по трапу. Может, только это совместное презрение и удерживало их вместе, ее презрение к нему и его презрение к самому себе. Поднявшись, он опять останавливается и снова натягивает капюшон, потом рука скользит к заднему карману брюк, за бумажником. Взяв его и открыв, он достает старую фотографию из прозрачного пластикового кармашка, фотографию молодой Евы, белокурой и улыбающейся. И вытаскивает ее, на ходу и не глядя, потому что смотрит уже на лабораторию.

Ульрика. Может быть, она бы…

В тот же миг дверь открывается, и вот она стоит, кареглазая, веснушчатая и улыбающаяся.

— Привет, — говорит она. — Заходите!

Ночь опускается на Северный Ледовитый океан. Она начинается дождем и туманом и ветром. Мир стал серым. Низко повисли серые тучи. У горизонта виднеются серо-коричневые острова. Серо-голубой лед раскалывается, образуя стену вокруг судна. А на палубу «Одина» падает фотография, цвета которой элегантно поблекли. Девушка пастельных тонов улыбается в камеру. Ее щеки капельку бледноваты, оттенок губ — лососево-розов, но глаза по-прежнему черны и взгляд их пристален.

Дождем снимок прибивает к палубе. Кто-то тяжко наступает на него, словно припечатывая еще крепче. Потом фотография лежит там много часов подряд, и девушка все это время улыбается тучам, улыбается так, что дождь в них пересыхает, улыбается так, что стихает ветер, так, что тучи должны неминуемо рассеяться, а серая ночь — превратиться в сверкающий зимний день посреди лета, улыбается так, что…

Кто-то проходит по палубе. Останавливается и разглядывает снимок, потом оглядывается — нет ли кого-нибудь поблизости, но так никого и не видит, затем нагибается и поднимает его, проводит перчаткой по его влажной поверхности и уносит фотографию с собой. Снимает перчатки и направляется на так называемую площадь Одина [31] Площадь Одина — одна из площадей в центральном Стокгольме. — холл, через который все проходят на пути в кают-компанию, — вешает влажный снимок на магнитную доску для объявлений и подписывает ниже красным маркером: «КТО потерял?»

Не может быть.

Сюсанна стоит остолбенев у доски объявлений и смотрит на снимок. Узнает его. Она сама его сделала, очень давно, но тогда на нем было двое. Бьёрна теперь тут нет, кто-то отрезал его почти целиком, осталась только его рука на Евином плече. Еве настолько понравился этот снимок, что она выпросила его у Сюсанны, и Сюсанна улыбнулась, тогда она еще улыбалась Еве, и отдала ей свой единственный экземпляр.

А теперь вот он висит на доске объявлений «Одина». Такого не может быть. Такого просто-напросто не бывает.

Тонкая струйка аромата просачивается из кают-компании, пахнет свежим кофе и свежими булочками, и на десятую долю секунды Сюсанна поддается искушению пойти на запах, но потом понимает, что это невозможно. Она не сможет уйти с площади Одина, пока не получит ответ на вопрос, написанный под снимком большими буквами…

«КТО ПОТЕРЯЛ?»

Она садится на одну из привинченных к стене банкеток и сидит, выпрямившись и сцепив руки на коленке, и смотрит перед собой, пока с лестницы не доносятся шаги и хихиканье. Она тут же меняет позу, берет одну из бумаг с доски объявлений, кладет ногу на ногу и притворяется, что читает, и чуть улыбается при появлении Улы и Йенни. Они расцепляют руки и улыбаются в ответ, пожалуй, чуть смущенно, но не более смущенно, чем когда снова берутся за руки, уходя по коридору в сторону кают-компании.

Спустя секунду появляется Катрин. Вид у нее несчастный, пока она думает, что ее никто не видит, — голова уныло опущена, спина согнута. Словно кто-то повесил ей на плечи невидимое ярмо — но, заметив Сюсанну, она расправляет плечи и улыбается. Сюсанна отрывает взгляд от бумаги — анкеты Государственного управления морского судоходства — и улыбается в ответ. Катрин показывает рукой на горло и пожимает плечами. Сюсанна не понимает смысла этого жеста, но продолжает улыбаться.

Следующим появляется Хмурый Стюре. Коротко кивнув, он останавливается посреди помещения и смотрит на мониторы на стене, видимо, оценивает правильность сведений о погоде, а затем, что-то буркнув, тоже скрывается в коридоре, ведущем к кают-компании. Потом на минуту с лишним наступает тишина, такая тишина и неподвижность, что кажется, что мир перестал существовать, и тут вдруг где-то хлопает дверь и слышится множество голосов, мужских и женских. Топот ног обрушивается вниз по лестнице, и следом появляется целая толпа — Бернхард и Эдуардо, несколько американок-исследовательниц и Роберт с ослепительно-белой повязкой на раненой руке, и они так оживленно разговаривают и хохочут, что едва успевают с ней поздороваться. Бернхард только поднимает руку, когда они проходят мимо, а в следующий миг подлетает к одной из американок и что-то ей говорит, отчего она смеется, а Роберт искоса взглядывает на Бернхарда и, улыбаясь, тоже что-то говорит, отчего она смеется еще громче.

— Сидите?

Сюсанна поворачивает голову. Рядом стоит Йон. Он улыбается, но все равно заметно, как он устал. Под глазами появились мешки. Она пытается улыбнуться в ответ:

— Да.

— Уже позавтракали?

— Нет еще.

Он засунул руки в карманы брюк и делает движение корпусом, словно пытается указать плечами в сторону кают-компании.