Татьяна Соломатина - Акушер-ХА! Байки

– А там что? – спросила меня начмед, тыкнув в предродовую, где бродила моя «ничейная».

– Поступила в первом периоде. Заведующий в курсе, – злобно отрапортовала я, подозревая, что начмед и эту отберёт, раз уж всё равно в родильном доме ночевать.

– Всё нормально? – лениво протянула начмед.

– Ага! – бодро и радостно брякнула я, чуя, что начмеда харит и, видимо, сумма от предыдущей её вполне на сегодня удовлетворила.

– Ну, занимайся. Я спать пошла. Если что, буди меня или заведующего.

– Непременно! – пионерски заверила я.

И моя «ничейная» родила нормально, потому что уж если ночь спокойная, то она спокойная.

Окрылённая благополучным исходом и подстёгиваемая жаждой обогащения, я спустилась в приёмный, выдала новоявленному папаше халат, бахилы, маску и шапочку, провела его в родзал, чтобы он почеломкался с женой и налобызался с долгожданным дитятей. Из всех струилось счастье. Включая меня. В моём воображении сияла вожделенная пара сапог, купленных на собственные средства, и даже, пожалуй, какая-нибудь мелочь для узурпатора, с которым я живу в узаконенной проституции, пусть он уже тоже будет счастлив.

– Доктор!.. – говорили они, сдерживая рыдания. – Доктор!.. Доктор!.. Татьянюрьна!.. Мы вас не забудем!.. Да мы… Да вам!.. Обязательно!..

Под утро привезли что-то ургентное, и мы с заведующим унеслись в операционную. К полудню следующего дня я была так измотана, что уже забыла о золотых горах и тупо ушла домой.

– Слышь, эта твоя сказала, что за всё с тобой расплатилась и у неё денег нет, так что пятьдесят рублей в фонд и пятьдесят за бланки справок с тебя, мать! – сказала мне через четыре дня ординатор послеродового.

– Бля! – только и хватило мне остроумия молвить.

– Ты бы слышала, КАК она это сказала, – иронично хмыкнула ординатор послеродового. Благо, отлично знающая цену и подобной категории дам, и мне. Не первый день были знакомы. – Как будто тебе не меньше штуки баксов отвалили.

– Бля! – сказала я ещё раз, успев подумать, что пора к невропатологу. И на электроэнцефалографию. Нет ли у меня чего в левой височной или ещё где? С чего бы это я дара речи лишаюсь? Я?! Обычно за словом в карман не лезущая. Да и с чего бы туда лезть? Пуст-с карман-то.

– Ну да ладно. С тебя чашка кофе, сигарета, и коньяк у заведующего попроси, мне он не наливает никогда, козёл! – резюмировала ординатор послеродового.

– Мы будем пересчитывать в журнале родов, кто и сколько за месяц принял, и с каждых своих родов врач должен сдавать в фонд бомжей и прочих нужд родильного дома хотя бы по тысяче рублей! Вот, открываем журнал родов! Вот, пожалуйста, Татьяна Юрьевна!.. Вот, ещё Татьяна Юрьевна! И ещё Татьяна Юрьевна!.. Я со своих сдаю, Татьяна Юрьевна! – красноречиво помахивала журналом родов начмед на пятиминутке.

– Я сдам. Непременно! – заверила я её и решила не уходить от мужа никогда. Ну, во всяком случае, пока работаю дежурантом родильного дома.

А на Новый год я подарила ему ёлочную игрушку. Преподнесённую мне накануне заведующим.

Что правда, в первое же посленовогоднее дежурство одна дама мне дала сто долларов всего лишь за то, что я поставила ей спираль за две минуты в кресле приёмного. Мне было так неловко, что хотелось кричать, что я столько именно сейчас не заработала, но я волевым усилием подавила благородный порыв и засунула этот стольник в такой потаённый карман кошелька, что чуть про него не забыла. Вспомнила только тогда, когда кошелёк свистнули.

Конечно, благодарные были, грех бога гневить. Так что деньги я брала. Когда давали. Другое дело, руку не протягивала. Я же таки врач, а не нищая. Муж ноги не дал бы протянуть. Ну, а если бы его не было, я бы другую какую работу нашла. В радиоведущие бы подалась, зарплата всё равно больше врачебной. Да и голос у меня красивый. Особенно в ночное время…

Не знаю, какое это отношение имеет к врачеванию – красивый голос и оптимизм на грани кретинизма, – но строить и жить однозначно помогает.

Давным-давно, когда я работала, а не была «известной писательницей», была знакома с одной удивительной женщиной, Ириной Владимировной.

Ирина Владимировна – женщина красивая, решительная, и профессионализм её выше всяких похвал. Когда-то много раньше она была замужем за кем-то среднезначительным, и это наложило отпечаток на её и без того от природы властную натуру. Муж сперва лишился средней значительности из-за известных всем обстоятельств, а потом и вовсе умер. Она уже перешагнула пенсионный порог – и из заведующих отделением её попёрли в дежуранты родзала. Денег она меньше зарабатывать не стала, а вот гембеля у неё значительно поубавилось. У неё была неизбывная клиентура, потому что сарафанное радио в деле родовспоможения работает куда эффективней «маркетинговых мероприятий» по продаже книг «известных писательниц». На язык Ирина Владимировна была крайне невоздержанна и даже очень благодарным пациенткам могла сказать:

– Ну чё, звезда, рожать будем или страдание изображать?

Только она говорила не «звезда», а другое слово, от которого я воздержусь по причине чрезмерной ранимости читательской аудитории. Ко мне на встречи частенько приходят граждане обоих полов и, справедливо пылая яростью благородной, плюют в меня следующее: «Ах, вас так-перетак, блин-клин, что же вы, блин-клин, позволяете себе. Вокруг, блин, молодёжь! А вы их пачкаете, блин-клин, своими матюгами!» Поэтому я лучше напишу «звезда». Хотя слово на «п» я всегда употребляю по делу и к месту. В отличие от борцов за «чистоту языка», страдающих нарушениями мозгового кровообращения или же переживающих последствия черепно-мозговой травмы в области левой височной доли. Именно в результате этих патологий появляется у борцов так называемый «речевой эмбол». Не обязательно на «п», но всегда – не к месту. А у Ирины Владимировны острое словцо всегда было к месту. Потому что женщина она была здоровая. И умная.

Также словарный арсенал Ирины Владимировны был полон таких словосочетаний, как: «Рот закрой, дура, и дыши!» (потому что давно доказано, что наша женщина, услыхав слово «дура», сразу мобилизует всю свою интеллектуальную мощь для доказательства обратного). Или: «Хочется гадить – гадь, а то я говна в жизни мало видела!» (Это пациенток тоже расслабляет, потому как иные полагают, что доктор раним и при виде кала лишится чувств.) И: «Если ты на меня наблюёшь, я не скончаюсь» (тот же эффект, что и в предыдущем случае). И даже: «Ну давай, перееби меня уже, наконец, ногой по уху – и потом спокойно будем рожать» – и всяких прочих конструкций, от которых биоэтика краснеет, ноосфера сгущается, а грин-карты желтеют. А у борцов за «чистоту языка» левую височную долю сводит блин-клином.