Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души

Выскочила на панель женщина в коже с перстнями и кулоном.

– Куда пошла одна, пацанка?! Не знаешь, что нельзя маленьким поздно? Марш-марш сюда быстро!

Схватила Клаву за руку и вдернула в машину.

В такую машину и вдернуться приятно.

Клава с теткой плюхнулись сзади.

Впереди рядом с водилой – мужик. Только большие плечи видны.

Тепло и рессоры покачивают. Захотелось задремать.

– Чего шляешься? Куда шла?

– Мать за бутылкой послала, – соврала Клава и испугалась: вдруг проверят, что денег при ней нет.

– Хорошая мать, – вздохнула тетка. – У меня бы ты только за пирожными в магазин бегала.

И спросила мужика – так, будто и не слышала рядом Клава:

– Ну что – подберем ее? Годится?

– А что с нее? В общую кучу если? Для тех, кто эти кильки любит?

– Кильку сейчас многие любят. Не всем лососину жирную.

– Если б девочка.

– А вдруг, – и повернулась к Клаве: – Тебе двенадцать-то есть?

– Четырнадцать! – обиделась Клава. – Я уже большая. Красные дни ношу.

– Килька-то – вон! Почти сардинка. Сейчас все длинные, не разберешь, – и снова к Клаве: – Чего мать-то: за мужиками посылает тебя?

– Нет! Она бы убила!

– Убила бы? Это хорошо. Ну-ка?

И опытным движением разом и расстегнула, и спустила ей джинсы.

– Ну-ка, говорю! Не зажимайся ты!

Клава покорилась ее пальцам, которые проникли глубже, чем это делал даже Павлик, не говоря о папусе.

– Точно! Девочка и есть! Натуральная! А говорят, нравов вовсе не осталось.

Обследование закончилось, но палец задержался. Только он стал по ощущению не медицинский, а совсем другой.

– Смотри, какую рыбку сняли. Килечку-кольпиночку, – обрадовался мужик. – Девочку Федотик хотел.

– Позовешь завтра, – почти пропела тетка в коже странным голосом.

Даже мужик расслышал:

– Ты чё?

– Целочка-прицелочка, – пропела тетка. – Мне тоже редко достаются. Не всё Федотику.

– Тьфу! Вот уж этих штучек не люблю!

– Только Федотик подождет, – пропела тетка. – На такую рыбку еще и старых осетрин найдется! Без ущерба. А Федотик потом.

Машина затормозила. Тетка убрала руку, перегнулась через Клаву, распахнула дверь и резко вытолкнула Клаву наружу – как та была, с джинсами, путающимися в ногах.

Темно и пусто на улице, но Клаве показалось, что ее голизна осветила дома вокруг. И все смотрят сквозь окна.

Тетка наклонилась, потянула снизу одежки.

– Фу, какое трико грубое. Гарнитур для бедных.

И сама всё застегнула на Клаве – как на маленькой.

Они поднялись в лифте и оказались в квартире, в какой Клава и не бывала никогда. Только по телевизору видала в мексиканских фильмах. Так с телевизора и завидовать нечего, там всё далеко: за экраном.

Мужик куда-то исчез, а женщина хлопотала вокруг «маленькой гостьи», как она повторяла к большому удовольствию Клавы.

– Сюда. Белесенькая какая. Вот здесь будем спаиньки. Только сначала маленькую гостью помоем и переоденем. Стой ты, – вдруг резко, и снова ласково: – Я всё сама.

Она снова умело расстегивала все молнии и пуговки.

– Женское дело – штанишки снимать, запомни на всю оставшуюся жизнь. Да и в раю, наверное, то же самое: а иначе – какой же рай? Остальное всё врут – и учителя, и политики всякие. Писатели тоже врать мастаки: литературу себе придумали. Штанишки спускать и расслабляться – вот и вся жизнь женская. Будешь штанишки спускать вовремя – будешь жить в любви и кайфе. Вовремя, но как можно чаще. Вот так. И такую писеньку никто еще своим грязным еблом не пропырял. Сейчас помоемся и подмоемся.

Она увлекла Клаву в огромную ванную – куда больше их квартирной кухни. Сверкающую как операционная, где Клаве год назад выдирали гланды. Тут было всё: ванна полукруглая и горшок обычный, и похожее на горшок приспособление с кранами.

Незаметно как-то тетка и сама разделась, оказавшись толще и дряблее, чем показалась на улице в темной коже.

– Зови меня Наташей, понятно?

– Понятно, тетя Наташа, – постаралась Клава ответить как можно вежливее.

– Какая тебе тетя? – тетка как бы в шутку, но довольно больно хлестнула Клаву по щеке. – Наташей. Как старшую подружку твою. Ну-ка? «Я тебя люблю, подружка Наташа» – повтори!

– Я тебя очень люблю, подружка Наташенька, – догадалась Клава расцветить обязательную фразу.

– Вот, молодичка, вот умничка.

Она обливала Клаву шампунем, промывала водой – и ласкала, ласкала непрерывно всеми пальцами, которые словно бы жили отдельной и очень резвой жизнью.

– Хвасталась, что большая, а совсем девочка. Ты и не чувствуешь здесь ничего? Ну, рассказывай! – снова хлестнула по щеке.

Клава припомнила честно:

– Похоже, как когда папуся порол, но не так, – Клава польстила доброй хозяйке.

– Ах он старый садист! Так он такую круглую попочку порол?

– Ага, – с удовольствием нажаловалась Клава. – И мамусенька помогала.

– Вдвоем? А потом?

– А потом папуся драл ее как следует.

– А чем же порол твой старый папуся чертов?

– Ремнем. Но пряжкой не бил, только кожей, – добавила она для справедливости.

– Ух ты какая: целочка, да не девочка. Ну-ка пошли.

Она обтерла Клаву старательно, но как-то торопливо.

– Ну пошли спаиньки. А ты в Спящую красавицу никогда не играла?

– А как это?

– Когда ты спишь и ничего не слышишь. А чего-то с тобой делают, делают… – затянула Наташа мечтательно.

– Не-а.

– Ну, значит, спи. Выпей вот.

Наташа принесла в чашке вроде чая.

Только горького и холодного.

Клава и так хотела спать. А тут и совсем заснула. На такой кровати, на какой и рядом не лежала никогда.

И только едва слышала сквозь сон возню Наташи на себе. Далекую и приятную.

Или кровать такая хорошая?

Утром Наташа была сердита, но не дралась и даже не ругалась.

– Ну? Продрыхлась? Надевай вот вместо твоих половых тряпок. В переносном смысле – половых: которыми на кухне полы моют.

Клава робко надела настоящее шелковое белье. Да и шелка на него ушло меньше чем с носовой платочек – больше кружев.

– Вот так, теперь что-то. Сейчас есть будем.

Наташа разгуливала по квартире совсем голая.

– Ну иди. Где кухня, еще не разглядела? Постой. Ну-ка, сними снова.

Клава с сожалением сняла обновки, думая, что их у нее отнимают.

– Не умеешь раздеваться. Надо, ну я не знаю, с оттяжкой. Будто каждым этим кружавчиком подарок делаешь. И одеваться – словно не хочется, да строгая мама заставляет. Давай-ка снова.

Клава старалась понимать и выполнять приказы, чтобы остаться здесь. Чтобы не прогнала Наташа обратно домой – к папусе с мамусенькой. Да мамусенька и убьет теперь.

– Ничего. Надо чтобы с тобой Шурачок поработал. Поставил тебе личный стрип. Он педик, так что твой весенний пейзаж ему до лампочки, но на постановки – талант!.. Ладно, жрать пошли. Кушать пора маленькой девочке.