Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души

– И часто с тобой такие судороги?

– Какие?

– Ну эти, здесь, – он указал лениво пальцем.

– Откуда ж я знаю. Никто не пробовал до тебя.

Она была старшая, а он – маленький. Она всё сделала, как хотела, а он покорно принял игру.

– А другие припадки? Когда тебя всю гнет?

– Не. Недавно. Это Мати Божа меня испытывает.

– Да чего там – обыкновенный припадок. У нас одного комиссовали за такое. Только он еще язык прокусил.

Они помолчали.

И вдруг Клаве нестерпимо захотелось раскрыться Витьку: если уж не распахнулись для него невинные ложесна ее, то распахнуть свои мысли – самые-самые, которые она не пересказала даже Свами.

– А у меня сегодня другая судорога была! Пошли тут к одному деду противному, представляешь? Он меня на грудь к себе посадил, раздвинул всё и смотрит почти самым носом. И сам ругается про всех женщин. Ругается и смотрит, а потом еще и плюнул – меня чуть не стошнило. Только ты не бойся, я мылась долго и теперь не заразная после его харкотины. А тогда я ему на шею сползала и бедра сдвинула, пока он не посинел совсем и дышать перестал. Так свело, что я и потом раздвинулась не сразу.

– Совсем придушила?! – не удивился, а уточнил.

– Совсем. С тех пор он больше не дышал ни разу, пока я не ушла. Ну уж и потом не задышит.

– Молодец! Да тебя можно прямо в прапоры произвесть! Таких дедов только душить и можно. Куда плюнул! В святой колодец!

– А сначала ругал еще.

– Только и душить!

Вот это и есть по-настоящему – отдаться. На волю ему она вся предалась. Ведь она рассказала ему такое, чтобы он мог теперь пойти и заявить: вот она – убила старика. И ее тотчас посадят в камеру к уголовным бабам!

Клава ни на йоту не верила, что Витёк может пойти и заявить. Но она раскрылась перед ним вся, и это так же важно и бесповоротно, как распахнуть для него невинные ложесна свои. Ну – почти так же важно. И она ждала, что Витёк поймет и оценит, что она раскрылась перед ним – до самого донышка. Ей показалось, даже жалейка ее чуть шевельнулась и может, готова уже сделалась пропустить в себя малый мизинчик.

– Так значит, твоя Свами тебя туда послала? Старичку твоему похабному картинку показывать?

– Не мой он вовсе.

– Твой. Я раз духа руками снял: в прыжке и за горло сзади. Руки способней ножа бывают. Так он – мой. Самый мой. Нож уже разделяет. Не говоря про пулю. И ты его ляжками задавила – самый твой.

И Витёк провел ей ладонью по ляжкам, но не лаская, а оценивая. Или – с уважением. Ощутила разницу.

А он уточнил:

– Но Свами тебя душить дедов не учила? Только картинку показывать?

– Она не говорила – показывать или что? Она сказала: сделаешь ему, что попросит.

– А если бы он целку твою попросил?!

– Я ей тоже спросила: я ведь весталка действенная, а вдруг он захочет? А она посмеялась: он такого уже двадцать лет не хочет! Какой весталкой ушла, такой и придешь. А старичок порадуется.

– Интересная ваша Свами. Полезный экземпляр, если кто понимает. Иметь про запас. Малолетками подстатейными старичков поганых развлекает. А блестит и прикидывается, будто вторая Богородица. Интересно. Как говорят в разведвзводе: ценная оперативная информация. И добыта малой кровью. Вовсе без крови, – он провел пальцем по запечатанной жалейке. – Но кровь еще прольется, я тебе обещаю. Договор – святое дело.

И он снова прошелся по тому же маршруту – всей пятерней.

Клаве показалось, он мало оценил ее раскрытость перед ним. А ведь она – как в прежней жизни по телеку говорили – она сама ему в заложницы отдалась.

Но Витёк не был настроен лирически:

– Ты-то, малолетка, молчи, поняла? Мне тоже за тебя статья ни к чему. Ничего с тобой не делали никогда, только разве мороженого поели. Заруби себе – во всех местах!

Клаве захотелось его успокоить. И сделаться ему необходимой, даже в таком своем положении – запечатанном.

Она вспомнила университеты в уборной – давно, в прошлой жизни школьной.

– Не мороженого, а сметаны. Я с тебя сметанку слизну, угостишь? Лисичка прибежала, сметанку всю слизала.

И она старалась, гордясь своей властью над самым настоящим мужиком, какого видела не в кино как шварценегеров всяких, а живого – но который может не хуже чем в кино прыгать с самолета, не бояться Свами, убивать, водить вездеход, и делать множество других полезных вещей, из которых самая полезная – способность выделять для маленькой Клавы эту сметанку, от которой, учили в уборной, кожа делается нежная, прыщики проходят и волосы шелковятся. Еще отрастут не хуже чем у Соньки! А цвета солнечного света Соньке не видать ни в жизнь!

Но Витёк не оценил уборных университетов девических, спросил ревниво:

– С такими способностями тебя в самый Сингапурский бордель купят. Свами вас натаскивает? На старичках?

А Клава-то понадеялась, он ее за ласку и преданность снова белым ангелочком назовет!

– Да я… Да ты что?!.. – Она распрямилась, стоя на коленях на краю кровати. – Вот тебе святой крест сестрический, перед Мати, Дочей и Святой Душой: никогда я ни с кого не слизывала до тебя!

И она перекрестилась старательно на новый манер, такой понятный ее чувству и разумению: уста-лобок-сосок-сосок.

– Ну и молчи никому. Потому что тоже дело подстатейное.

Не назвал ангелочком.

От обиды Клава вспомнила, что давно уже ушла из своей светелки весталочьей. Даже очень давно, наверное. Недолго и засветиться.

Но обиды не показала и поцеловала сверху в губы – как сестра, прощаясь с братиком:

– Бежать пора. Пока.

– Увидимся, – отпустил он Клаву сонно.

Она тихо вступила в коридор, но половица под нею подло проскрипела – доносчица.

Поднявшись на цыпочки, надеясь сделаться таким способом легче, Клава ступила шагов совсем-то несколько.

Самое страшное место – мимо двери Свами. Мимо, почти мимо уже – и тут дверь приоткрылась, ручка маленькая цепкая протянулась и вдернула Клаву внутрь.

Это Соня ее втащила и тянула дальше прямо к кровати, где возлежала Свами.

Светились такие же лампады, как по соседству у Витька. Попала из одной благодати – в другую.

– Вот она, сладкая Свами! Я же говорила!

Клава и не упиралась.

– Откуда бежишь, сестричка Калерочка? – ласково улыбаясь, спросила Свами.

Так ласково, что только мертвый поверит.

Но Клава не испугалась – наверное, назло Соньке! И уверенная в своей нерушимости.

– Братика Витю навещала. Ему непривычно на новом месте. Утешила его во имя Госпожи Божи.

– Вот тварь! И не отпирается! – отпрянула Соня и руку отдернула, которой из коридора втащила.

– А от чего отпираться, сестричка? Утешать любовью нас Госпожа Божа учит и сладкая Свами.

– Так ты ж весталка! А не сестра слабая.

– На нас двойной крест, на весталках действенных. Мы и любить должны вдвое.