Андрей Рубанов - Психодел

А придет добрый, светлый и твердый – беги от него, а лучше убей, иначе он смутит тебя жалкими сказками о величии человека.

В XXI веке каждый школьник знает, что создатель – не главный. Главный – заказчик. Итак, кто был заказчик Создателю человека? Разве не дьявол? А кто еще тогда, если не было никого рядом с Богом, кроме дьявола? Бог создал человека по заказу дьявола. И не от мира сего человек, не из космоса прилетело его семя, он и в Космосе чужой, и на планете, накрытой атмосферой, чувствует себя посторонним. Человек есть исчадие хаоса, спроектирован сатаной, рождается в муках, умирает в страхе и зловонии. В начале его пути – вопль боли, в конце – рыдание. В середине – мытарства мяса одушевленного. А когда приходит светлый и сильный, когда напоминает о добре, красоте и гении человека, о счастье и радости – не смотри и не слушай.

Он позвонил Борису, позвал в гости. Мальчик напрягся, спросил, что случилось. Ничего особенного, ответил Кактус, но поговорить надо. Жду тебя часов в шесть вечера. Приезжай обязательно. Это в твоих интересах, дружище. Докурил, с сожалением встал, отряхнул штаны. Пора было идти, дела делать.

– А чего такой бледный? – спросил Кирилл.

Сладкий мальчик обреченно всплеснул мускулистыми руками, это выглядело несколько нелепо.

– Побледнеешь тут. Свадьба же.

– И что? Радоваться надо, сиять. Улыбаться.

Кактус показал, как надо улыбаться, но Борис не улыбнулся.

– Столько возни, беготни, – сказал он. – Лимузин, ресторан... Диджей, мать его... Мозги дымятся. А послезавтра – день рождения, но отмечать не будем, не до того...

«Конечно, – вспомнил Кактус. – Конец апреля, у него день рождения. Овен на переломе к Тельцу. То ли баран, то ли теленочек. Мясо, в общем».

– Пей кофе, – велел он. – Это всё счастливые хлопоты. Приятные. Только, братишка, у нас с тобой будут еще другие. Неприятные.

Мальчик подобрался. Кирилл вздохнул.

– Жаль тебя расстраивать, – сказал он. – Но тот «ягуар»... В общем, его надо вернуть. Срочно. Завтра же.

– Что значит «вернуть»? – враждебно спросил Борис. – Машина в работе!

– Значит, надо остановить работу.

– Как так «остановить работу»?! – воскликнул сладкий мальчик. – С какой стати? Я нашел покупателя, я взял предоплату! Я ее перекрасил... Я ходовую перебрал!

– Не рычи, – сухо сказал Кирилл.

– Извини, – тоном ниже ответил Борис. – Но эта машина... Там можно было хорошо заработать...

– Родной, – покаянно произнес Кирилл, – клянусь, мне очень жаль. Деньги я верну, за них не волнуйся. Там как вышло: муж с женой разводился, оба богатые, пока делили трехэтажный дом на Клязьме и квартиру в Лондоне – про машину эту просто забыли... У них у каждого по «мерседесу», и вообще, там – во! – Кирилл резко провел по горлу большим пальцем. – Золотые унитазы, понял, нет? А «ягуар» этот проклятый пылился где-то на стоянке... В общем, жена первая сообразила – и быстро продала, моим знакомым. А я – тебе. Потом уже муж вспомнил и скандал устроил, типа эта тачка ему дорога как память... Реальная война разгорелась из-за ржавой железяки... У богатых всегда так, сегодня миллионами швыряются, а завтра из-за трех рублей глотку готовы перегрызть...

– Плевать мне на них, – запальчиво ответил мальчик и развернул мощные плечи. – Я не отдам. Не могу.

Кирилл покачал головой.

– Надо, брат. Не отдашь сам – приедут и отберут.

Мальчик сделался серым.

– А деньги?

– Я же сказал, верну. Две-три недели дай мне. Край – месяц.

– Месяц?! Какой месяц, Кирилл? Я пустой, у меня ни копейки нет! Чтобы взять этот «ягуар», я у людей занимал!

– Выберемся, – твердо сказал Кирилл. – Давай я тебе еще кофе налью. А лучше – чего покрепче выпей. Вот, коньяку. Зачем так близко к сердцу всё принимаешь?

Мальчик сгорбился, положил руки на колени.

– Эй, – позвал Кирилл. – Что ты, брат? Успокойся. Подумаешь, машина.

– Я мог свои дела поправить, – пробормотал Борис. – А теперь... – он коротко, почти капризно отмахнулся от поднесенной рюмки. – Убери, я же за рулем...

– Забудь про руль, – сказал Кирилл. – Переночуешь у меня. Через неделю свадьба, а ты весь от горя черный. Давай мальчишник замутим. А заодно и рождение твое отметим. Расслабимся, девочек позовем... Тут тебе не Москва, тут всё лучше и дешевле. Пей.

– Убери, – глухим голосом сказал Борис. – Плохо мне.

«Конечно, – подумал Кактус. – Только это еще не плохо. Минут через двадцать будет по-настоящему плохо. Я тебе в кофе волшебных капель добавил, гидрохлорид йохимбина, скоро ты у меня плакать будешь, как малыш, которого мама забыла забрать из детского сада».

– Выпей, – велел он.

– Не буду.

– Выпей. Выпей, брат. Потому что есть еще одна новость.

– Не хочу больше никаких новостей, – выдавил сладкий мальчик. – С меня хватит. Второй год всё вниз катится. Сначала кризис, потом долги, потом мать совсем из ума выжила, потом ограбили, потом свадьба...

Кактус засмеялся.

– Что-то у тебя всё в одну кучу. И кризис, и свадьба. Успокойся, братишка. Всё разрулим. День рождения отметим, свадьбу сыграем, долги вернем... А про маму ты зря, про маму нельзя так говорить, грешно это...

– Про маму?! – Борис поднял лицо, верхняя губа презрительно поползла вверх. – Что ты знаешь про мою маму?

Кирилл вспомнил тонкую плавную женщину с белой кожей и блестящими волосами, она их мыла каждый день, занимая общую ванную комнату по три часа кряду, но мать Кирилла ни разу не выказала раздражения и вообще держалась почти подобострастно. Демобилизованного бойца внутренних войск это злило: мать слишком суетилась, слишком вежливо и многословно отвечала на простые бытовые вопросы соседки – вела себя как плебейка, низшее существо; а та благосклонно позволяла, подыгрывала, смотрела сверху вниз, белая кость, благоухающая матрона, и когда суровый и крепкий дембель Кирилл представлял себе профессорскую жену голой, пыхтящей, с раздвинутыми ногами – он мысленно издевался над ней, изобретал самые жесткие приемы, засовывал ей пальцы в рот, душил, сжимал, заламывал руки; он мстил.

– Ничего я не знаю про твою маму, – вежливо ответил он. – А всё равно, зачем злишься? Пожилая женщина, болеет...

– Она не болеет, – яростно произнес Борис. – Она бухает. Водку пьет она, вот ее болезнь! Она никогда ничем не болела! Здоровая, сильная... Я, кстати... ну, как бы – в нее пошел... Не в отца – в нее. В смысле здоровья. Отец умер, и с тех пор она не просыхает. Пока он был жив, он ее тормозил, сдерживал, лечил даже... От меня всё скрывалось, естественно. А когда его не стало – мать сразу... ну, как бы... – он щелкнул себя по горлу и той же рукой обреченно махнул. – А ведь еще не старуха, шестьдесят лет всего-навсего... Сама предложила: квартиру отцову себе забери, этой квартиры тебе на всю жизнь хватит, а мне, сынок, сними конурку любую, где хочешь, самую дешевую, всё равно мне без твоего отца жизни нет, купи мне телевизор – я буду сидеть с рюмочкой и ждать, пока Бог меня к моему Грише не отправит...