Никколо Амманити - Грязь

Даже Рита Леви-Монтальчини [11] Итало-американская исследовательница, изучавшая процессы роста клеток. Нобелевская премия по физиологии и медицине (1986). , страшный доктор Суботник [12] Сумасшедший пластический хирург, герой романа Амманити «Жабры». и травматологический центр «Латина», вместе взятые, не смогли бы ее собрать.

Он с криком вскочил. Заорал, носясь по комнате. И тогда понял. Все понял.

Это он. Он устроил эту бойню. Он сам. Он ее убил и расчленил.

Это не мог быть никто другой. Он безумный убийца-психопат. Он вытеснил из памяти свой ужасный поступок.

С криком «Я ее убил! Я ее убил! Я должен умереть!» он, в чем мать родила, стремглав бросился в окно.

Окно второго этажа. Невысоко.

Он видел Амбру и девочек из «Это не РАИ [13] Итальянская телепрограмма. РАИ — итальянская теле- и радиовещательная корпорация. ». Он перед собой, на экране телевизора. Далеко и при этом очень близко.

Ему казалось, что он прямо посреди этой шумной молодежи.

Хорошо бы оказаться там.

Энцо ди Джироламо едва пошевелился, как его пронзила такая боль, что перед глазами поплыли синие круги.

О черт, я умираю…

Кровь безостановочно лилась из раны, и он чувствовал, что у него мокрые трусы, носки и в мокасинах хлюпает.

Он видел сидящую перед телевизором Джулию. Та словно оцепенела. Не двигалась. В руке — бутылка шампанского. Глаза ее смотрели на экран; что там делается, она не замечала.

Энцо не мог расслышать хорошенько, что говорила Амбра. Звуки доходили к нему волнами, как прилив. Он попытался сосредоточиться, но глаза закрывались. Веки были тяжелые, как сломанные жалюзи.

Что говорит Амбра?

Три минуты до полуночи.

Всего три минуты. Всего три.

Со следующего года, клянусь, больше никаких неприятностей. Хочу жить один. По-холостяцки. Хочу переписать отчет, я могу его улучшить…

На экране огромный негр пытался побить рекорд по взрыву пакетов с горячей водой.

Он дул в них. Один за другим. Энцо тоже хотелось попробовать.

Он кашлянул, и дикая боль вспыхнула внутри невыносимым огнем. Настолько невыносимым, что он казался нереальным. Невозможным.

Кровь пошла горлом.

Амбра танцевала. Развязнее, чем обычно. Вокруг негра, продолжавшего взрывать пакеты с водой. И пела: «Клянусь я любить, любить тебя вечно, если ты разлюбишь, я в ад пойду, конечно».

Энцо закрыл глаза.

Белое, и все.

Рыбий Скелет полностью сосредоточился на трудном проходе, ждущем его. Комната закачалась сильнее, чем крейсер в бурном море, но он не обратил внимания.

Мне надо помахать рукой. Сказать: Всем привет! С Новым годом и всего наилучшего. Потом я иду к двери и выхожу. Просто. Просто как нечего делать.

Он закрыл глаза, чтобы его не качало. Глубоко вдохнул. Положил ладонь на ручку кухонной двери. Спокойно.

Ты в полном порядке. Просто надо поздороваться.

Он постарался встать прямо и держать осанку. Сжал ручку.

Он точно знал, что должен делать. Знал, что в состоянии, если соберется, загнать этот галлюциноген, заполнивший его сознание, словно рой обезумевших пчел, в дальний угол мозга, ненадолго, но достаточно, чтобы выдержать этот долбаный экзамен у дерьмовых консьержей.

Нажал на дверную ручку.

Открылась щель, ведущая в яркий свет кухни, к телевизору, включенному на полную громкость, к смеху и болтовне.

Прекрасно. Замечательно. Все в порядке.

Он распахнул дверь настежь, закрыл глаза и пробормотал: «Всем привет! С Новым годом и всего наилучшего!»

Открыл глаза, медленно, и прогнал галлюцинации, крутившиеся перед глазами.

Увиденное заставило его пошатнуться.

Он открыл рот.

Ему показалось, что ноги подломились, как куски гипса от удара молотком. Сердце внутри сжалось, и пришлось ухватиться за дверь, чтобы не упасть.

Перед ним…

…стояла сотня полицейских.

В черной форме лос-анджелесской полиции. Дубинки. Руки на рукоятках пистолетов. С овчарками, которые лают на него. Фуражки со значками. А посреди этой толпы плоскостопых Рыбий Скелет узнал двоих из сериала «Полиция Майами», белого и негра, этих придурков, которые всегда ходят в футболках и бархатных пиджаках. Он даже имен их не помнил. Они направили на него свои «магнумы», держа их обеими руками.

«Наркоту сбываешь, сволочь! Руки вверх. Попытаешься сбежать — получишь шесть пуль в задницу. Вынимай товар!» — заорал на него коротышка со светлыми волосами.

Два!

Марио Чинкуе, консьерж корпуса «Понца», устал.

Он объелся, как свинья. Напился, как верблюд. Весь вечер слушал плоские шутки Черкетти. Даже пробовал смеяться.

А теперь хватит.

Он устал.

Больше всего ему хотелось завалиться в постель. Он ждал, когда пробьет двенадцать, чтобы быстренько выпить и — бегом к себе, вместе с женой, которой, кажется, было гораздо веселее.

Слава богу, оставалось всего две минуты.

«Знаешь, как выяснить, настоящий рубин или нет? Ты подносишь его к маленькому рубинчику, и тот говорит: „Папа!“ Значит, рубин настоящий».

Хватит! Я больше не могу! — подумал Марио и сказал раздраженно:

«Только представьте, что нас завтра ждет. Весь сквер будет сожжен петардами. Куча вещей побросана из окон. На лестницах наблевано. Слышите, что творится снаружи…»

«Господи, Марио! Ты опять за свое. Ни разу не посмотришь на жизнь оптимистически. Расслабься… мы здесь, все довольны, а ты хочешь все испортить…» — сказала госпожа Каруччи, которая готовилась открывать бутылки шампанского.

И вдруг дверь открылась.

Марио обернулся первым. В дверях стоял тот парень, высокий и худой, который приходил к Кристиану. Он выглядел так, словно только что сунул два пальца в розетку. Ноги в стороны, руки по швам.

Все гости, по мере того как замечали его, замолкали.

С ним было что-то не так. Он стоял неподвижно, выпрямившись и слегка наклонившись вперед.

Неожиданно он поднял одну свою длинную, как у орангутанга, руку и, не открывая глаз, проговорил голосом автоответчика: «Всем привет! С Новым годом и всего наилучшего».

И открыл глаза.

И глаз не было.

А были два маленьких красных шарика.

Он открыл рот и перепугался, словно увидел перед собой голод, чуму и холеру сразу. Чуть не упал, однако сумел ухватиться рукой за дверной косяк.

«Хорошо. Я поднимаю руки. Только прошу вас, прошу, не стреляйте», — пролепетал он и поднял руки над головой.

Марио Чинкуе, госпожа Каруччи и остальные изумленно смотрели на него.

Они не понимали.

Тот продолжал:

«Ладно. Вот он. Я вам отдаю. Я вам отдаю. Честно. Только не стреляйте».

«Массимо! Что ты говоришь, Массимо? Ты с ума сошел? Тебе плохо?» — выговорила госпожа Каруччи, державшая у рта ладонь.