Пьер Бордаж - Евангелие от змеи

Жить Матиасу оставалось недолго, и это предчувствие проистекало не из одноготолько профессионального риска: смерть рыскала в потемках, чернильно-черная тьма заглатывала без остатка свет уличных фонарей, становясь провозвестницей полного и окончательного уничтожения рода человеческого повсюду на Земле. Сын и любовник ночи, вскормленный лиловыми сосцами тьмы, Матиас воспринимал ее дыхание как шепот, кожей чувствовал ее горести, радости и гнев, но никогда прежде не ощущал он такой печали, такого отчаяния во влажном лоне своей матери и госпожи. Она вынашивала жестокие потрясения, которые уничтожат не только ее потерявшихся детей, но и всех остальных людей с их безумными мечтами. Слова "Конца гнусности" —последнего хита Тай МаРаджа —таяли на губах Матиаса:

Неосознанным движением он дотронулся до рукоятки пистолета, висевшего в кобуре под кожаной курткой. "Глок" —сверхлегкая модель из фиброволокна —мало чем поможет ему в грядущие дни, но Матиасу, чтобы успокоиться, требовалось немедленно прикоснуться к своему ангелу-хранителю: точно так же спортсмены крестятся или целуют медали перед стартом. Он замедлил шаг на подходе к "Смальто", жалкому заведению, в котором Роман часто назначал ему встречи. Буквы вывески мерцали кроваво-красным светом —д р у г о г о освещения на пустынной улочке не было.

Выйдя из метро, Матиас не встретил ни одного прохожего, мимо не проехала ни одна машина —только коты шастали по помойкам, да шуршал по асфальту мусор, да ворочались на тротуаре запеленутые в одеяла бездомные, скорчившиеся в своих картонных домиках-коробках.

В городах по всему миру царил один и тот же запах. Нищета и гниение завладевали континентами половчее глобальной информационной сети. Матиас, как истинный хищник, больше доверял обонянию, чем миллиардам единиц информации, ежесекундно высвечивающимся на экранах компьютеров. Ему была невыносима мысль о полной зависимости от машин, связанных друг с другом общей сетью, —умных рабынь самого совершенного инструмента надзора за всю историю существования человечества. Его профессия учила недоверчивости и осторожности, так что информационные потоки казались ему самыми опасными , подлыми и долговечными следами. Пусть ноутбуками, компьютерами и сотовыми телефонами тешатся миллиарды фанатов, влипших в Сеть, обожравшихся словами, картинками, битами информации.

Он притормозил на несколько мгновений у входа в "Смальто". Осенняя ночь была так тяжело больна, что все вокруг казалось ему грязным — воздух, собственная кровь, мысли, встреча с Романом. Взглянув в замызганное стекло как в зеркало, он попытался пригладить ладонью свои кудрявые пепельные, почти белые волосы.

Обитая дверь с грохотом распахнулась, и на тротуар вывалился мужчина, чертыхаясь, он начал подниматься, пытаясь одновременно удержаться на ногах, привести в порядок одежду и сохранить остатки достоинства. Бедняга наверняка проявил неуважение к одной из девушек. Под "недостатком уважения" в "Смальто" понимали разные вещи, и зависели они от настроения танцовщиц, вернее, от того, сколько денег им удавалось выманить из клиентов. Этот, видно, оказался слишком прижимистым, и ему не позволили срывать запретные плоды, зазывно болтавшиеся всего в нескольких сантиметрах от его носа. Жадным в "Смальто" отводилась роль зрителей. Матиас заметил обручальное кольцо на пальце мужчины: сорокалетние женатики составляли основную клиентуру "Смальто". Как и большинство его собратьев по "разврату для бедных", мужчина был пузат, начал лысеть, жил с чувством вины, у него поседели виски, а носил он темно-серый двубортный костюм. Убив такого, можно было испытать лишь смутное чувство стыда и омерзения к самому себе.

—Эй, Мэт! Роман тебя ждет.

Джем, один из вышибал, стоял в проеме приоткрытой двери: чернокожий гигант под два метра ростом, рукава рубашки закатаны до локтей, бритый череп блестит, на щеке шрам, сила как у быка. Вышибала мог произвести впечатление на отцов семейств, потерпевших фиаско в "Смальто", этой жалкой потовыжималке, но настоящие ночные птицы его не боялись. Дух всегда был сильнее тела —Матиас много раз убеждался в этом за те жестокие десять лет, что провел в городском лабиринте, получая образование на улицах. Он видел, как нахохлившиеся воробышки, вроде него самого, устраивали кровавую трепку противникам вдвое, а то и втрое сильнее них самих, он научился читать в их глазах решимость, ярость, безумие или обреченность. В первую же встречу он взял верх над Джемом в поединке взглядов.

—Давно не появлялся, парень...

Джем посторонился, пропуская Матиаса, сделав на прощание оскорбительно-презрительный жест в сторону изгнанного клиента и кивнув Тонино —другому церберу, обожавшему баловаться с ножиком, —чтобы тот закрыл дверь.

—Придурок решил сорвать трусики с Меррил. Думают, им все можно, скоро будут на сцену выскакивать, с членами наизготовку, захотят девушек трахать, представляешь?..

Матиас едва слушал бурчание Джема. Он весь обратился в нюх: запахи алкоголя, пота, сигаретного дыма, дешевых духов, подмышек, талька, остатков еды и подавленного, неутоленного желания. Человек тридцать клиентов стояли перед несколькими узкими площадками, наблюдая за танцовщицами, которые умело извивались "у станка", —зря, что ли, жалкое электронное табло над стойкой обещало посетителям "лас-вегасский стиль"?! Девушки тряслись как безумные, пытаясь разогреть атмосферу, замороженную "вооруженным" изгнанием из заведения срывателя трусиков, но лица мужчин, которым пятью минутами раньше напомнили об изгнании из плотского Эдема, походили на маски , застывшие от дешевого спиртного и нечистой совести.

—Выпьешь что-нибудь, Мэт? —спросил Джем, направляясь к стойке.

— То же, что всегда.

Матиас прошел вдоль стены и сел напротив Романа за столик в глубине зала. Полумрак рассеивал свет ламп в псевдокитайском стиле. Он снова спросил себя, почему Рысь упорно назначает свои деловые встречи в этом говенном заведении на задворках Пантена. Его клиентура между тем обитала в самых богатых парижских кварталах —Маре, VII, VIII и XVI округах, в пригородах, на западной стороне, от Нейи до Буживаля.

—Что нового, казак? —спросил Роман, аккуратно поставив на столик запотевшую пузатую рюмку с коньяком.