Арсений Несмелов - Литературное наследие

Вы растоптали завязь

Бледного fleur d-orang’a…

…

Взгляды мужчин — наркотик

(Ласки оранг-утанга!),

Ваш искривленный ротик –

Это, пожалуй, боль.

(«Истеричка.

Лирический репортаж, 29–30»)

«Боюсь начать, изгнанием подрублен…»

Только найдя свою собственную тему — тему романтики Белого движения, поражения и изгнанничества («Но по ночам заветную строфу / Боюсь начать, изгнанием подрублен…» — «О России», 104), Арсений Несмелов вырастает в большого поэта, взыскательного художника, выразившего ярче, чем кто-либо другой из поэтов русского дальневосточного зарубежья «тоску, острей которой нет» («Родина», 164), разлуки с родной землей. Воспетые Мариной Цветаевой в ее Лебедином стане рыцари Белого движения в несмеловских стихах так же сражаются, гибнут или — после поражения — скитаются в эмиграции, превратившись в «воинов с котомками» [4]. Доминантой несмеловского творчества, главным стержнем его человеческой и поэтической судьбы становится лично им выстраданная тема эмиграции, вместившая «четверть века беженской судьбы» («Великим постом», 225) и достигающая такой высоты и пронзительной силы, что это ставит его в ряд самобытнейших русских поэтов.

«Ведь вы же женщина –

о Родина!»

Источником надежды и веры для А. Несмелова на всем протяжении его творчества всегда оставались русский язык и Россия, очень часто выступающая в его стихах как категория духовная и нравственная. Вместе с тем образ России для поэта многозначен, что раздвигает границы его лирики, — он может быть затаенно интимным и глубоко личным. Если в русской литературе традиционно восприятие России в образе матери (исключение здесь составляет лишь поэзия Александра Блока, в которой образ России предстает различными гранями: возлюбленной — невесты — жены), то для А. Несмелова Родина выступает не только в традиционном образе, но и в образе любимой женщины, с которой лирического героя связывают сложные, драматические отношения. Свое прощание с ней в 1924 г. (стихотворение «Переходя границу») он сравнивает с прощанием с любимой женщиной, когда мужчине, несмотря на смертельную боль и обиду, следует вести себя мужественно и сдержанно, без упреков и жалоб. Несколько раз для передачи живой, естественной разговорной речи использован такой авторский прием, как перенос части фразы из одной строки в следующую (enjambement):

Пусть дней немало вместе пройдено,

Но вот не нужен я и чужд,

Ведь вы же женщина — о Родина! –

И, следовательно, к чему ж

Все то, что сердцем в злобе брошено,

Что высказано сгоряча.

Мы расстаемся по-хорошему,

Чтоб никогда не докучать

Друг другу больше. Все, что нажито,

Оставлю вам, долги простив,

Вам эти пастбища и пажити,

А мне просторы и пути.

Да ваш язык. Не знаю лучшего

Для сквернословий и молитв.

Он, изумительный, — от Тютчева

До Маяковского велик. (81)

Выброшенный в чужой ему мир, А. Несмелов очень остро ощущал трагизм своей судьбы. Если, например, в художественном мире другого известного русского поэта-эмигранта Валерия Перелешина (1913–1992), выросшего в Харбине, взаимодействуют, врастая друг в друга, три равнозначных текста — русский, китайский, бразильский, и для него китайская тематика органична и естественна, то для Арсения Несмелова эмиграция — трагедия, и он, русский, остается внутри чужой культуры.

«О России»

В сборниках эмигрантского периода («Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия») сознание обреченности переплетается с отчетливым пониманием необратимости происшедших в России перемен и невозможности туда вернуться: «Россия отошла, как пароход /От берега, от пристани уходит…» («О России», 103). Прочно врезаны в память эпизоды, обретающие свою значительность только потому, что связаны с Россией («Родина»): с «горечью бездонной» вспоминается провинциальный русский городок («Тихвин»), тишина арбатских переулков («Как на Россию непохоже», «Москва пасхальная»), с безмерным сочувствием показаны последние земные минуты старого русского генерала, ищущего на карте родную тамбовскую деревню («Кончина»).

Пылится в ломбарде ростовщика связка русских орденов, и среди них — белая эмаль и строгий простой рисунок св. Георгия («В ломбарде»):

Не алчность — робость чувствую в глазах

Тех, кто к тебе протягивает руки,

И ухожу… И сердце все в слезах

От злобы, одиночества и муки. (78)

Три поэта-воина

Георгиевский крест для боевого офицера Арсения Митропольского-Несмелова, как и для его предшественника Николая Гумилева (у которого «…святой Георгий тронул дважды / Пулею не тронутую грудь» [5]), — высший солдатский «знак доблести» («В гостях у полковника», 229), воспетый во многих его стихах. Примечательно, что именно в строках об ордене св. Георгия, свидетельствующих о русской боевой славе, в стихах А. Несмелова появляется образ Н. Гумилева с эпитетом «прекрасный»: «Твой знак носил прекрасный Гумилев, / И первым кавалером был Кутузов!» (78). Напомним, что в русской поэзии Серебряного века, по сути, — только три поэта-воина: поручики Николай Гумилев, Арсений Несмелов и казачий подъесаул Николай Туроверов, каждый со своей трагической судьбой.

Но горше всего для поэта то, что для России навсегда потеряно молодое поколение:

Кто осудит? Вологдам и Бийскам

Верность сердца стоит ли хранить?..

Даже думать станешь по-английски,

По-чужому плакать и любить.

Мы — не то! Куда б ни выгружала

Буря волчью костромскую рать, –

Все же нас и Дурову, пожалуй,

В англичан не выдрессировать.

(«Пять рукопожатий», 88)

К потомку, через столетия задумавшемуся над «многоречивым» томом» «Наша эмиграция в Китае» [6] поэт обращает свое «не суди!»:

«…Из твоего окна

Не открыты канувшие дали:

Годы смыли их до волокна,

Их до сокровеннейшего дна

Трупами казненных закидали!

(«Потомку», 152).

Обостренное чувство личности

У А. Несмелова в высокой степени развито обостренное чувство личности, личного самосознания. Его внимание привлекают такие же личности, такие же индивидуальности, как он сам, люди сильного и цельного характера. Весьма примечательно, что в его поэзии вообще отсутствует тема двойничества, тема раздвоения и раздробления личности, столь распространенная как в мировой, так и в русской литературе рубежа ХIХ — ХХ веков.

Нельзя не заметить глубокого родства поэтического мировосприятия Арсения Несмелова, автора поэм «Восстание», «Декабристы» (1925), «Через океан» (1930), «Протопопица» (1938–1939), посвященных людям сильного и цельного характера, и Николая Гумилева. В жизни и творчестве Николая Гумилева и Арсения Несмелова немало общего: почти ровесники, офицеры русской армии, активные участники Первой мировой войны, отмеченные боевыми наградами за доблесть и личное мужество, убежденные монархисты, оба они исповедовали кодекс рыцарской чести, отстаивали последовательно непримиримую позицию в отношении к событиям 1917 г.: «Грознейшей из всех революций /Мы пулей ответили: нет!» («Встреча вторая», 90).