Василий Яновский - Американский опыт

— Хотите горячего чая с тостом? — отозвалась хозяйка, быть может из щели в половицах: — Это хорошо в вашем состоянии.

«Откуда они знают что хорошо и что дурно», — заскрежетало в нем. Ответил: — Нет, нет. Миссис Линзбург, спасибо, все обойдется.

На трюмо, в узком, темном коридоре, стоял телефон, и вид этого неказистого, крохотного аппарата, наполнил сердце Боба Кастэра нежностью и болью: свидетель, соучастник, проводник их бурного счастья, откровений и харакири.

«Я тебя разбудил?

— Нет. Нет, — сказала Сабина.

За 6 месяцев этой тревожной связи, им случалось звонить друг другу в самое несуразное время дня и ночи, а ответ всегда гласил: не помешал, не помешала, не разбудил, не разбудила… Это не было ложью.

— Мне необходимо тебя повидать, — объяснил Боб.

— Что, неприятности? — опять знакомые, грудные, жаркие, завуаленные нотки.

— Не совсем, я сам еще хорошенько не разобрался. Нам следует поболтать, — и желая подчеркнуть, что речь идет не о вчерашнем: мелочь, обида… — добавил, — милая, ненаглядная!

— Да? — отозвалась она удивленно и радостно. Он знал: Сабину могла восхитить одна память о таких словах, независимо от того к кому они обращены. — Понимаешь, ко мне неожиданно приехала сестра с мужем. В 2 часа они уходят. Приезжай когда хочешь, но поговорить удастся только после двух. Если бы вчера…

— Забудем о вчерашнем! — великодушно предложил он (сколько раз Сабина это говорила). Теперь она откликнулась так:

— Да, только я немного устала.

— Дорогая.

— Да…

— Скажи что-нибудь.

— Да… — и после бездарного молчания: — Жду тебя к двум часам.

В обычное время, уклончивый ответ, считался достаточным поводом для разрыва отношений. Боб Кастэр вцепился в облупленную телефонную трубку. «Нет, это кошмар, это невозможно осмыслить», — беззвучно шептал он, разглядывая свою руку; и к Сабине: — Да. Да, жди меня к двум.

Натянув перчатки, укутав лицо, еще ниже надвинув шляпу, — точно у него флюс или нечто подобное, — он незаметно выскользнул на улицу: понесся вниз по Riverside Drive в сторону 96 улицы. Пройдя несколько кварталов по безлюдной, подметаемой океанским ветром, мокрой, со следами недавнего снега, набережной, он повернул в сторону Бродвея… Подумал: собственно, здесь его никто не знает, можно снять безобразную шляпу, нелюбимые перчатки, выпрямиться… Но это значило, до какой-то степени, на долю, примириться, хотя бы внешне уступить. «Нет, я не для компромиссов, — решил: — пока еще не сдаюсь».

Вид у Боба Кастэра был странный и не внушающим доверия: подобно человеку-невидимке, по Уэльсу. Редкие прохожие удивленно его оглядывали и боязливо сторонились.

Не хватало мелочи, а менять 5 долларов не соглашались в первом табачном магазине; в следующем не было Camel, а сдачу он получил серебром и никелями. Эти мелкие осложнения являлись не случайностью, показывая Бобу Кастэру трудности предстоящей борьбы: где всё и все, ничтожное и крупное, выступят против него одного.

По началу он решил побывать у доктора после визита к Сабине, но обнаружилось, что времени впереди, — прорва… а сидеть в людном месте казалось невыносимым. Наскоро закусив и выпив кофе, причем для этого понадобилось все же снять перчатки и распутать кашнэ («так, по частям, по частям, собака»), — он, идя по линии наименьшего сопротивления, позвонил Поркину, который уже пользовал Боба Кастэра от предполагаемой atlet's foot.

Доктор Поркин не принимал по воскресеньям. Но к телефону подошла его жена, Анита: ее супруг, так и не смог научить отказывать клиентам, хотя бы в праздник, — она не считала работу врача утомительной. После нескольких жеманных фраз и вопросов, она разрешила Бобу Кастэру явиться на прием.

Прошлой ночью, Рут, единственный отпрыск Поркиных, вернулась домой в два часа, — а лет ей всего 15! Ранним утром, отец уже приступил к допросу, тщетно стараясь добиться исчерпывающих объяснений. Сопоставляя противоречивые данные, он медленно и неуклонно доказывает жене, что дочь их лжет и растет без призору.

— Ах, оставь ее в покое! — вспылила вдруг Анита: — Пусть хотя бы она живет и не жалеет потом об упущенном.

Это взорвало Поркина.

— Ты, ты упускала возможности? Отказывалась от чего нибудь? Я жизнь свою погубил из-за вас, а ты смеешь еще упрекать…

Это соответствовало только частично истине. Доктор Поркин пожертвовал своим главным призванием и растратил себя в холостую по целому ряду причин, из коих некоторые совсем не подавались учету. Вообще, когда он сравнивал свою судьбу с участью знакомых или друзей, то выходило, что ему, Поркину, еще повезло. Если его жизнь не удалась, то другим и подавно.

Доктор Поркин получил свой диплом в России; очень увлекался врачебной и научной деятельностью: казалось, широкие дороги ведут во все стороны, — шагай только, плыви! Вынужденный эмигрировать, он, в Америке, сразу пустил крепкие корни, быстро переучился и наладил успешную практику. Но тут явились соблазны: ему предложили место врача при Юнионе. Крупное жалование, премии, наградные. Он польстился на этот большой, ежегодный, обеспеченный куш и превратился в чиновника, политикана, зависящего от правления, выборов и прочих интриг. Частные клиенты разбежались и хотя эти последние имели свои недостатки, но теперь, Поркин, вспоминал о том времени как о желанном и осмысленном. После, — все пошло прахом: здоровье, молодость, любовь к жене (Вот дочь растет, — явно безобразно).

В разгаре самых горьких воспоминаний, жена сообщила Поркину, что старый его больной срочно нуждается в помощи и сейчас будет на приеме. В другое время это бы обрадовало Поркина, дорожившего частными пациентами, но теперь он не удержался и при дочери, бросил:

— Жаднюга, итальянская!

Когда Боба Кастэра ввели в кабинет, его встретил доктор, прикрытый улыбками, олимпийским величием, белыми хламидами и прочими аксессуарами современной медицины, стирающими различие между Пастером и жуликоватым знахарем.

— Странно. Кастэр. В 1942 году? Странно, я не нахожу вашу карточку, — бормотал Поркин, уже небрежно развалясь в кресле.

— Скажите, — тихо спросил Боб: он стоял голый по пояс, готовый, при первом знаке врача, спустить брюки. — У вас отдельная картотека для черных и отдельная для белых?

— Негры такие же люди как и прочие расы, — нравоучительно ответил доктор.

— Я знаю, только вы классифицируете их в отдельном ящике, это я хотел спросить?

— Да. Так быстрее ориентироваться.

— Тогда поищите мое имя среди белых.

Пожав плечами, доктор отворил другой шкаф.

— Роберт Кастэр. 32 года. Вест 102 улица, — удивленно прочитал Поркин.

— Это я, — подтвердил Боб.

— Итак, произошла весьма обыкновенная вещь: местное экзематозное состояние превращается в общее. Не следует запускать болезнь. В два-три месяца я исцелю вас или во всяком случае поправлю. Мы сделаем серию внутривенозных вспрыскиваний. Кроме того, на ночь я вам пропишу мазь.