Василий Яновский - Американский опыт

Сабина пролежала в постели около 8 недель. Следовало наладить какое-то приемлемое существование. Боб переселился было к ней, но суперинтендент конфиденциально сообщил: домовладелец либерал и лично согласен, однако, квартиранты протестуют: белая и негр!

Заодно, с Магдой снова творилось что-то неладное: припадок меланхолии. Угрожала самоубийством. Боб совершенно измучился: бесплодные, метафизические беседы. Ей совсем не этого нужно. Боб бессилен. И ночами, после работы, судебно-медицинских исследований и Сабины, должен на своем узком диване философски утверждать в Магде волю к сопротивлению. В виде диверсии привел ее к Сабине. Казалось: удачная мысль. Сабина, плача, облобызала ее и Магда принялась нежно ухаживать за больной. Но по мере того как последняя крепла, отношения между двумя женщинами явно портились.

«Она усатая», — говорила Магда, содрогаясь, точно прикоснувшись к гадине: — «Неужели ты не видишь что она шлюха»!

Боб запрещал ей так отзываться, просил не вмешиваться в его дела, но без последствий. Слезами, припадками, доводами, вроде: я тоже могла забеременеть от тебя… она добивалась особых прав.

Что касается Сабины, то она долго плакала и целовала Боба после первой встречи с Магдой.

«Если я тебя брошу, ты погибнешь, — решила она удивленно. — Сильный, большой, две недели слонялся без меня и докатился: собачья свадьба». Она испытывала чувство какого-то омерзения при мысли о Магде. Узнав о ночных, философских бдениях, Сабина, усмехаясь, сказала: «Метафизическая шлюха». Но все же крепилась, скрывала свою брезгливость, стараясь проявить побольше благожелательности и внимания. Совсем не ревновала к Магде: внешность не подходящая. Только не верила, что она превратилась из белой в цветную. Считала ее способной на любую ложь, а Боба слишком наивным. (Этот вопрос Сабина боялась затрагивать).

Как бы там ни было, Магда нарядившись в белый халат, просиживала у Сабины целыми днями, иногда, впрочем, и ночуя. Ходила за больной, кормила, прибирала, штопала носки Бобу. Когда в состоянии пациентки наблюдалось ухудшение, буквально таскала ее на руках, согревая, ободряя, урезонивая. Но стоило опасности миновать, — откровенная, уже не прикрытая, смертная, взаимная ненависть, вытесняла все другие чувства из их груди. Сабина норовила почаще обнажать свое ладное, приспособленное к ласкам тело, зная, что у Магды от этого стынет, сворачивается кровь… (Вот-вот вцепится зубами или пырнет ножем).

В общем, напряжение такой борьбы их даже развлекало. Им мнилось: спор идет за душу Боба. Его надо спасти от дьявола (в образе второй женщины). Если помочь ему, он скинет с себя и растопчет ногами гадину (как в древней сказке, когда чары сняты, рыцарь зрит: прижимает к груди жабу). Боб, конечно, старался смягчать их вражду и часто портил своим вмешательством. Раз выдумал следующее: «Магда — мой долг, гири, а Сабина — награда, праздник». Расчитывал таким утверждением их утихомирить. Боб Кастэр вел слишком трудную игру, чтобы помнить еще о тонкостях, орнаментах и узорах. Главное: основная задача. От солдата, который держит форты под Сталинградом, нельзя еще требовать хороших манер и начищенных до лоска сапог. Долг: удержать Сталинград… и с этого угла его будут судить. Заботой Кастэра на данном этапе являлось: избежать потери, гибели… Никто не должен прыгнуть из окна, перерезать себе горло бритвой или скинуть ребенка. Ибо, когда смерть просунет свое рыло, тогда исправлять, возвращаться по собственным следам, восстанавливать, уже поздно, почти немыслимо. А пока, все обстоятельства, нагроможденные случаем и необходимостью, казалось Бобу, еще могут перемещаться и поддаваться воздействию.

Кастэр маневрировал теперь лифтом в большом здании на 42-ой улице. Восемь часов в день швырял свой «экспресс» до 19-го этажа, затем, с остановками, до 32… потом назад, тем же курсом. «Watch your step! Watch your step!» Опускаясь все ниже по социальной лестнице, Боб постиг еще одну истину. Он понял, что, зарабатывая 26 долларов в неделю, негр действительно пахнет хуже, чем добывающие 50 или 100, жена его неотесана, а дети без призора.

Хирург, приятель Поркина, все настойчивее подбивал Боба на частичную пересадку кожи. Доктор Спарт не оспаривал самого метода, но советовал повременить. Боб согласился с его доводами, решив, однако, сделать это, во всяком случае, — до родов. (Так, в феодальные века, иной крепостной, у которого забеременела жена, спешил выкупиться, — дабы ребенок вошел в мир вольным).

Все внимание Боб сосредоточил на юридической стороне вопроса. Ему хотелось до венчания раздобыть бумажку, удостоверяющую его подлинную расу. С этой целью собирался смотаться в Вашингтон, который опять медлил с ответом. Спешить надлежало еще по следующей причине: немногочисленные свидетели, которые могли под присягой поддержать Кастэра в его домоганиях, необычайно быстро рассеивались, уезжали, умирали. Этот процесс, вообще естественный в большой стране, усложнялся еще обстановкою военного времени. Люди пропадали, снимались с мест, катили за тридевять земель, где платили за работу больше, а их адрес часто являлся государственной тайною. Миссис Линзбург, согласившаяся было выступить и свидетельствовать в пользу Роберта Кастэра, неожиданно, в ночь с пятницы на субботу, после синема, почувствовала себя худо и скончалась до прихода врача.

Прайт, старый адвокат Боба, окликнул его однажды в лифте: «Его величество случай. Мир действительно тесен». (Он и статьи свои писал такими отрывистыми фразами). Тут же предложил Бобу выгодную службу: много денег, мало хлопот, свободные «викенды». «Путает, негодяй, опять что-то путает», — догадался Кастэр. От синекуры отказался, но пригласил его на чашку чая. И Прайт начал бывать у Сабины. Бледный, беспокойный, жалкий какой-то. «У вас внешность человека с нечистой совестью», — шутил Боб: все, и Прайт, смеялись.

— Ах, жизнь, жизнь, — со вздохом роптал адвокат.

Средств требовалось значительно больше, чем давал скудный оклад Боба; в сущности, он жил на три дома: своя комната, Сабина и помощь Магде. К счастью, доктор Спарт полностью взял на себя заботы о Сабине. Но все же денег было мало. И получив письмо от Макса (патрона Сабины) с загадочным предложением зайти по интересному делу… Боб не преминул воспользоваться приглашением.

Макс встретил его подозрительно ласково, даже одобрительно отозвался о книжке Кастэра, посвященной Испании. Там сидел еще профессиональный писатель, насколько Боб мог понять, финский драматург, и площадной руганью крыл агента и Америку. Речь шла обычная: перестроить, сократить, изменить, дописать.

— Никогда! — клялся драматург. — Если я дам эту вещь, то в форме мною задуманной и только! Ребенку нельзя отрезать уши, даже если они у него оттопырены. Искусство органично. Произведение рождается подобно живому существу, а не строится на манер машины. Мы не имеем права переставлять части по нашему капризу.