Дарья Симонова - Узкие врата

Но это все потом. Зловещее «потом», как волна, облизывает зыбкое песчаное «сейчас», размывает. А сейчас Инга бредет, в голове – мозаика эпизодов. Машина в ремонте, снег налип на каблуки, темнеет, театр – жирный осьминог остается позади. Инга учит партию Мехмене Бану в «Легенде о любви». Что за легенды на Востоке! Девушка отдает красоту сестре, дабы излечить ее от смертельного недуга, а неблагодарная сестра, вооружившись красотой, отбивает у Мехмене любовь. Что за панацея такая – чужое лицо?! Восточная дикость… А уж мораль ни в какие ворота не лезет; вот и делай после этого добрые дела! Обязательно непоправимо печально, тупик, мрак, жуть! Будь Инга на месте зрителей – ни за что не стала бы тратить драгоценный вечер на этакое. А может, просто она сегодня злая, главное – дойти до дома, Сашка уже чего-нибудь соорудила и готова объяснить жизнь по-своему.

Сашка любила объяснять. Дескать, пойми, Восток – это фатализм дремучий, низвержение любого «я» к ногам Пророка. А перечишь судьбе – получай! Мехмене Бану наказывают за то, что она вмешалась. Ну умирала сестра – так пусть бы и дальше умирала, раз так угодно Аллаху. А она, видите ли, ее спасла. И ты терпи, не ропщи на сюжет, балет красивый, нескучная хореография, не гневи Бога.

Сколько раз, растерявшись, Инга жадно ждала того момента, когда она плюхнется на кресло-кровать и Саша ей разложит мироздание по полочкам. В последнее время Инга слишком увлеченно шелестит страничками памяти, словно итоги подводит, но утешиться ими так же маловероятно, как и гаданием по любой книге: задай про себя вопрос, открой наугад страницу, ткни пальцем в строчку и читай бессвязное. А что, если там плохо или про смерть? Инга боялась этой игры еще в детстве, но пришлось научиться уворачиваться от судьбы, прикрывшись щадящим толкованием. Но с той книгой, что в голове, не пошутишь, во что уткнулся, то и проживай заново.

– У тебя аномалия мозга, – смеялась Сашка. – Памяти свойственно сглаживать и припудривать, а твоя что ревизор из министерства. Не память, а досье на жизнь.

Так уж вышло. Но если бы так не вышло, то картинки потеряли бы яркость, остроту, жизнь бы растеклась, склеилась и забылась. И чем тогда Инге делиться? А так все слезы и радости, дни первые и дни последние – как карты в гранд-пасьянсе, раскинулись перед глазами. Сашке же и лучше: устраивает, скажем, она ободряющий тренинг для раскисшей Инги, терзает ее вроде «ну-ка, быстро, не задумываясь, вспомни тотчас же кого-нибудь из детства, кого бы тебе хотелось обнять!».

Пожалуйста, не задумываясь, как на блюдечке: существо это из детства – новогодняя елка. Еще дома…

Существо, обнять которое затруднительно, даже если сработает машина времени – кому под силу обхватить колючую шаткую принцесску под потолок с килограммами стекла и мишуры на ветках… Прильнуть бы к тому счастливому запаху, отрубить бы проклятое будущее, застыть навечно в празднике, который… тут Инга произносила затертого своего исковерканного Хемингуэя, – никогда уже не будет с тобой.

– Стоп! – по-режиссерски обрывала Сашка. – Это почему это никогда?! Где у нас первая часть известной мудрости: дай Бог мне силы изменить то, что я могу изменить, кажется, так?

И Сашка изменяла. Она, похоже, любила только первую часть этой сентенции, лихо игнорируя вторую и третью про терпение и мудрость. Возможно, в том и заключался ее маленький смысл. Она возродила несуществующую новогоднюю традицию. У Инги никогда в жизни не было своей елки. Только общая с соседками давным-давно, еще в училище. Потом под Новый год началась обязательная кутерьма с концертами, стало не до того. В последний момент, если удавалось, она запасалась шампанским, конфетами, еще какой симпатичной снедью из заказов, распространяемых в театре, и с большей или меньшей охотой бежала в гости. В предновогодье она предпочитала отводить взгляд от людей семейных, которые несли, несли, несли чего-нибудь к себе домой, детям, жаждавшим чего-нибудь…

Иногда Инге удавалось веселье, иногда – не очень. Самое страшное начиналось на следующий день: возвращение в холодное пристанище, где ни дождинки, ни конфеттинки. Где просто перевернута страница года и голубокожее от бессонницы утро такое, как всегда.

Однажды ей приспичило найти в такое утро мать. Инга, ненавидя себя за постыдную степень отчаяния, побрела на пустынный переговорный пункт, работающий лишь по удручающей его центральности. Набрала номер, тщательно забываемый, но не забытый номер маминых соседей. Цифры, как резвые поплавки, выпрыгнули из сознания, начались тревожные гудки мирового телефонного сердца. Этого города больше нет, никто не ответит, Лета унесла их на своих волнах! Но – ответили. Голос – волосатый, вонючий, в семейных трусах и майке из потной тельняшки. Инга силилась понять, кто бы это мог быть, раздувая при этом воспаленное воображение. Попутно она изо всех сил развенчивала свое инкогнито, но впустую. Для жителей междугородного потусторонья она оставалась непризнанной.

Кто же это ответил? Соседкин муж? Он бы ее вспомнил. Наверное, уже сын. Теперь он мог стать таким, рановато обрюзгшим и дотошным. Соседка когда-то угощала холодными блинами и сетовала на то, что вот у нее мальчик, а с девочкой-то проще, она хоть замуж может выйти, а с мальчишкой беда, только и думай, чтоб не запил, чтоб в тюрьму не попал, чтоб не связался со всякой швалью… Инга запомнила это слово – «шваль». Потом, на уроках французского, оказалось, что «шваль» – это лошадь. Почему в русском оно превратилось в брань?

– Брось, брось опять ковыряться в обиженном! – отмахивалась Сашка и однажды растворила перед обескураженной Ингой балкон, пустой, заснеженный. А там – зеленое дерево, да какое огромное!

– Саш, она в квартиру-то влезет?!

– Нет! – съехидничала Сашка. – Будем на балконе хороводы водить! Влезет, конечно, я уже проверяла. Теперь думай, кого на Новый год позовем!

Свежая задача. Впервые Инге предстояло не приглашаться, а приглашать. Записная книжка – разбитое корыто. Иных уж нет, а те далече. Внутри себя пробежалась пальчиками привязанностей, кого хотела бы видеть. Сплошные невозможности! Олеська – сгинула с горизонта. Славка, говорят, в Америке. Нелли встречает категорически в семейном кругу. Когда-то и Инга у них справляла… Позвать новую ироничную пассию, Данилу Михалыча? Ни за что, не дай бог станет жизни учить! Инга знакома с Данилой давненько, и их отношения бесконечно стремятся к нулю, как математическая функция, – стремятся и никак нуля не достигнут. К тому же Данила намеревался уехать к дочери в зимнюю Ялту. Скатертью дорога, Данила – это плохая идея. А может, никого не надо?! Главное, что есть хоть кто-нибудь, даже не кто-нибудь, нет, очень даже кто – есть Сашка! И – не придется возвращаться…