Олег Афанасьев - Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь

— И ты знал, что долго так продолжаться не будет?

— Конечно, знал.

— Почему же не начал работать, как сейчас? В пятьдесят втором уже работы хватало всем.

— Жизнь презирал. Говорю, видел, как штаны натянет, нагибается, собственное дерьмо подбирает и жрет. По двести-триста человек в день погибало. Презирал я после этого все.

Рассчитываясь в ресторане в первом часу ночи, Вадим попросил официанта принести непочатую бутылку <*одхи и захватил ее с собой. Когда вернулись в общежитие, Вадим сказал:

— Пошли на балкон до утра пить.

Юрка отказался и лег спать. Он вообще мало пил.

— В пивных всякое дурачье думает, что со мной можно не считаться. А я ж не потерплю! Надоело каждому доказывать. А во-вторых, у меня внутри плохо, кислотность на нуле…

Вадим устроился на балконе и в одиночестве пил почти до утра. Последние признания Юрки были поразительны. Презирал жизнь… Все мы, когда она делается невыносимой, когда неволя кажется большой, а воля крохотной, пытаемся с остатками сил подняться над жизнью. Так случилось с Вадимом в пятнадцать лет, с Волчком, когда освободился, с Юркой в пятьдесят втором, когда в белоснежных рубашках ходил грабить квартиры и дома. И что бы там ни говорили о необходимости терпеть и страдать, попытки перехитрить саму жизнь, даже наказать ее, сделаться ее проклятьем, глубоко нравственны. Юрку же, как чулок, много раз выворачивало то наизнанку, то налицо. Сейчас он как бы все забывший, но отшиблены печень, почки, селезенка, достаточно небольшого сотрясения воздуха, чтобы он, помимо собственной воли, вывернулся.

* * *

Билет у Вадима был до Москвы. Он собирался дня два походить по столице, ночуя у Стаховых. Но, приехав в Москву, он не медля пересел на поезд на Кавказ. Не хотел он видеть старых друзей. Опять начнут жалеть, советовать учиться. Про честолюбие, пожалуй, напомнят, многие, дескать, хуже тебя, а в люди выходят. Нет!

Вернувшись домой, убедившись, что мать, дом, соседи — все как было, так и осталось, он пошел к Волчку.

У Волчковых во дворе было все вверх дном — тетя Катя отделила сыну комнату, и теперь он к этой комнате с глухой стороны дома пристраивал еще одну комнату и коридор.

Волчок крыл плоскую крышу пристройки рубероидом. Вадим влез к нему, устроился на чистых досках опалубки.

— Ну и как оно ничего? — спросил Волчок.

— Океан хорош. В маске и без маски плавал, на волнах катался, крабов ловил, осьминога видел.

— А суша?

— Обыкновенная. Было постоянное желание построить плотик, оттолкнуться и… куда вынесет.

— Известно, куда бы тебя вынесло.

— Як тебе не просто так. Ты все еще в той неслыханной?

— А где ж мне быть.

— Когда примешь?

Радость Волчка была искренней:

— Сынок! Давно бы так…

* * *

Все было, как рассказывал Волчок. Слева зудит заводик, справа стрекочет фабричка, посреди улицы катят колонны грузовиков, по тротуару спешат обыкновенные люди, а они, печники, облеченные, так сказать, особыми полномочиями, идут себе не спеша, с глумливой улыбочкой вокруг поглядывая. Они могут позволить себе что угодно. Свернуть в магазин, купить бутылку водки и тут же, попросив стакан в отделе «Соки-воды», ее опорожнить. Или зайти в «Минутку», купить жетонов в кассе и из автомата получить порцию, две — сколько угодно! — вина. После вина и водки делается светло и радостно, хочется дружить. Тянет куда-нибудь в сквер на лавочку, вспоминать прошлое, что-нибудь несуразное или героическое. Всем хорошо и весело, однако взамен выходящего хмеля организм требует нового. Возвращаются в магазин или забегаловку, пьют на последние, которые на обед. Снова как будто хорошо. Но уже ненадолго. Тревожит действительность. Двенадцатый час, город напряженно шумит, мчатся троллейбусы, грохочут трамваи, валом валят бесчисленные толпы людские, надо хотя бы узнать, что тебя ждет за прогул, и попытаться как-нибудь отвести удар. Главное, чтоб не было хипеша! — гласит первая заповедь печника. То есть чтобы не было жалоб. И значит, надо пойти туда, где ты нужен, — обещать, врать, запугивать: может быть, уже завтра ты освободишься, и все будет хорошо, а сегодня ну… никак.

В день поступления и потом еще три дня пили. Волчок водил по каким-то конторам, знакомил с какими-то нужными людьми. Анекдоты, истории, улыбки, похлопывания по плечам и водка, водка, водка. Вадим любил выпить. Но лишь один раз, с перерывом в неделю, две и больше.

— И на такую жизнь мы потом еще деньги получим?

— Можешь не сомневаться.

В конце концов Вадим страшно устал, не выдержал.

— Завтра не приду!

— Ну и отдохни, — согласился Волчок. — Три дня не показываемся в конторе. За прогулы сделаем отгулы. Я тоже отосплюсь.

После пьянства тело болело как после непосильной работы. А настроение было — сплошные потемки.

Развеселился он, лишь вновь явившись в удивительную контору. Никто за это время о нем и не вспомнил. Волчок смотрел как ни в чем не бывало.

— Пошли трахнем. Мне бог послал кусочек сыру.

— Ну его, — уныло сказал Вадим.

— Тогда иди домой.

— Когда же работать будем?

— Когда понадобится. А если очень большое желание рог замочить, могу устроить к кому-нибудь в помощники.

Идти домой, тем более работать с кем-то чужим не хотелось.

— Ладно… У меня тоже кое-что есть.

В тот же день, к вечеру притащившись в родную с детства пивную на углу Плехановской и Международной, нашли шабашку по Вадимовой части — обкладывать кирпичом большой саманный дом. Завертелось колесо. Волчок ездил отмечаться в контору каждый день. Вадим в понедельник и среди недели, в остальные дни шел пешком на шабашку, к приходу Волчка успевая сделать раствор и начать кладку.

За целый почти сентябрь ради производства они работали всего один раз.

Однажды Косяк до самого Буденновского бежал за Волчком, уговаривал:

— Володя, ты ж не подведи. Кирпич там есть, а песок и глину где-нибудь найдете.

— Кровь из носу, сделаю, — отвечал Волчок.

В первые дни Вадим носил с собой чемоданчик со старой одеждой, в которую мог бы переодеться для работы, потом перестал. У Волчка тоже ничего не было.

— Сделаем, — сам себе говорил Волчок. — Там и делов-то раз надуться. Сейчас ты увидишь легендарный объект. Двадцать семь печей год делали. В доме жили когда-то богатые, потом, значит, беднота нахлынула, перегородок наделали, даже окна делили, половину одному, половина другому. Перегородки первого и второго этажей не совпадают. На первом печку сделаем, полы разрежем, и видим, что она выходит посреди квартиры второго этажа. Ну скандал, жалобы, комиссии. Зима пришла, а угольные печки они поломали, кругом дыры, одна бабушка под девяносто лет, глухая и слепая, провалилась в дырку и пока со второго на первый летела, померла. Веселенький объект.