Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

Тесно, склизко, плохо в теле тому, кто — вот глагола пока не придумано.

— Я же говорил, — радостно повторял Кугельский. — Что же вы так, товарищ Даня? Кто же будет теперь убирать? Прислуги нету.

Даня смотрел непонимающе.

— Наблевал на лестнице, — торжествовал Кугельский. — Похвастался едой, называют это. Вы бы хоть не пили, если не можете.

— Ты что, спал там? — нападала Варга.

— Не спал, — отвечал Даня. Сейчас он выглядел сомнамбуличней Татьяны, наконец стряхнувшей Мелентьева с плеча и заинтересованно наблюдавшей за сценой.

— Где ты был вообще? Тебя полчаса нет.

— Полчаса? — повторил Даня тупей прежнего.

— Что с вами? — сипло воскликнул Одинокий, почувствовав возможность кощунства. Такого он не пропускал. — Мечтал, мечтал и сблевал. Хвалю, юноша! Поэзия — тоже рвота. Рвота идет горлом, неудержимо, как песня! — И захохотал. — Спел на всю лестницу! Поздравляю вас, новый Орфей.

Так и назову сборник, подумал он. Гораздо лучше «Плевка».

— Хоть до очка добежал бы, — брезгливо сказала Рига, только что употребленная на лестнице. Сразу после того, как Плахов от нее оторвался, он почувствовал неудержимый спазм и, судорожно дергаясь, извергся вторично — на этот раз через рот; Даня этого видеть не мог, ибо смотрел в это время не туда. Рига успела полюбить Плахова, хорошо отодрал, дельно, а что сблевнул, бывает. Допустить, что он сблевнул от прихлынувшего омерзения к ней, она не могла и правильно делала. Плахов блевал исключительно от физиологических причин. Рига-то знала, кто нарыгал, но покрывала любимого, горячая, чистая душа.

Было около одиннадцати, время расходиться. Риге и Ларе предстояло еще тащиться в общежитие, после полуночи не пускали.

— Кто же будет убирать? — уже серьезней повторил Кугельский.

— Да тряпку ему в руки! — крикнул Одинокий. — Дело поэта — платить за слова. Я всю жизнь расплачиваюсь.

— Так ты и убирай, — сказала Варга. — Ты и наблевал небось, певец.

Ей невыносимо жаль было Даню, который в самом деле, кажется, перепил с непривычки. Она видала такие случаи, вообще повидала достаточно, и Даня выглядел так беспомощно, что в эту минуту она его, пожалуй, любила. Ей сила вообще не очень нравилась, такой еще побьет, чего доброго.

— Я?! — театрально возмутился Одинокий. — Я не выходил отсюда, прелестница!

— Такой, как ты, и не выйдет, а наблюет.

От мерзкого, слишком часто повторяемого глагола запах рвоты, казалось, пропитал всю комнату. В другое время Даня непременно взял бы ведро и тряпку и поплелся убирать неведомо за кем — он в самом деле не знал, что творило тут его обездушенное тело, — но низринуться с высот, где он был только что, в лужу на лестнице… как угодно, это было выше сил.

— Где тряпка у тебя? — спросила Варга. И она в самом деле пошла бы, но тут у Плахова, честного малого, взыграла совесть.

— Ну не вам же убирать, — сказал он грубовато. — Ладно, чего там. Давай ведро, Кугельский.

Убрала в конце концов Рига, любовь творит чудеса.

— А про день рождения не вспомнили, — сказала Варга, прижимаясь к нему. Они шли по пустой набережной — она настояла пойти долгим путем и вдоль реки.

— Слава богу, — буркнул Даня. — Еще бы не хватало.

Он чувствовал себя крайне странно и, пожалуй, неприятно, — душа не могла примириться с новым знанием, а тело отвергало эту душу, слишком много понявшую о его ничтожестве.

— А чего там было-то, на лестнице-то? — не отставала Варга. — Чего-то они там делали-то?

Она смеялась, дурачилась, надеялась его растормошить. Опьянение ей шло.

— Ты знаешь, — начал Даня и осекся, как Гамлет перед товарищами: нет в Дании ни одного злодея… — Это очень странный опыт. У меня еще не было такого.

— В Крыму жил и не пил, — смеялась она.

— Нет, какое. При чем тут — пил, не пил… Ты тоже, что ли, думаешь, что я напился?

— Что мне думать, я вижу.

— Ничего ты не видишь. Я с полустакана и в детстве не пьянел.

— Самогон их дрянь, — заметила она. — Из костей гонят.

— Каких костей?

— Животных костей, что, не знаешь? Собирают мослы коровьи и гонят.

— Не может быть, — усомнился Даня.

— Во всех очередях говорят.

— Как же ты пила?

— А что ж не пить, разве у меня кости не из того же сделаны?

— Господи, Варга, сколько у тебя всяких глупостей в голове.

— Ну и глупостей, — согласилась она ласково. — Ну и дура, а ты умный, всю лестницу им обрыгал.

— Да какое! — поморщился он. — С чего ты вообще…

— А и правильно сделал, — сказала она и поцеловала его в щеку. — Жалко, что не их, а лестницу только.

— Варга, — решился он наконец. — Питье вообще ни при чем, может, только так… черт знает, подтолкнуло. Я сегодня сделал то, чему Остромов хотел выучить Линецкого, помнишь?

— Выход? — поразилась она. — Ах, что ты все врешь! Не стыдись, миленький, что же стыдного напиться? Врать стыдней!

В материнстве ее и снисходительности была невыносимая фальшь — верно, собственная мать ее так воспитывала, мало любила; и вот она заставляла себя повторять игривые прописи, ни в одну из которых не верила.

— Я не вру, — почти крикнул он. — Я видел… Я все видел, что было в комнате.

— Ничего в комнате не было, — испугалась она, и он понял, что она не того боится.

— Я видел, что ты его оттолкнула. Но ты сказала ему про учителя.

— Ничего я ему не говорила, я вообще с ним не говорила, я с этой Таней говорила, с этой лошадью, — затараторила она слишком оживленно, чтобы он поверил. — У нее глистоз, она не знает, куда деваться.

— Что у нее? — переспросил Даня, чувствуя, что сейчас она опять наговорит своей дивной ерунды и он, только что экстериоризированный, опять умилится.

— Глистоз, у ней поэтому и брюхо твердое. Она вся твердая, как доска. А я вся мягкая, хоть не жирная, вот потрогай. — Она схватила его руку и ткнула этой рукой меж грудей; чего бы он не отдал за это раньше! — А она твердая, это бывает, я знаю.

— Ты сказала, Варга, — повторил он. — В этом ничего нет плохого, он сам просил распространять среди надежных… но ведь этот — о чем ты, Варга!

— Ничего я не говорила! — возмутилась она, и на этот раз он почти поверил. — Я танцевала там, а ты пропустил.

— Ты же сказала, что не будешь.

— Скучно стало, кавалер ушел, вот и танцевала. Я им итальянский танцевала, с лодкой, ты не видел. Этот круглый твой по полу ползал, следы целовал. Поставьте, говорит, ножку мне на голову, я лизну. Я бы так ему лизнула, он бы из круглого квадратный стал.

Даня усомнился. Это было по-кугельски. Может, ему и впрямь все привиделось и он только потерял сознание от дрянного самогона? Нет, не может быть. Ему негде было взять те краски, которые он видел во время зрелища: что угодно, а этого в нем не было.

— Варга, — повторил он очень серьезно. — Я тебе правду говорю. У меня была экстериоризация сегодня.