Николай Климонтович - Эльдорадо

В отличие от своей дочери-тетехи Вава была энергичной стройной дамой с пышной грудью, чаровницей и душой компании, имела второго мужа Марка, мужчину видного, вальяжного, но задумчивого, ревновавшую жену даже к приятелям своей падчерицы. Впрочем, Вава была безупречна, имела только одну извинительную слабость: она хотела, чтобы дочь была счастлива. С первой попытки это не вышло. Марьяна хоть и сменила девичью фамилию Бронштейн на фамилию первого мужа, преподавателя марксизма-ленинизма и фарцовщика, но скоро развелась. Она утверждала, что Казарновский был садист и приковывал ее к батарее, чтобы она не ходила в театр. Театралкой, впрочем, она не была и сохранила с первым мужем приятельские отношения. В этом месте ее биографии и произошла заминка со следующим замужеством. А значит и с поиском счастья.

По солидарному мнению матери и дочери, Марьяна после развода с первым мужем, скомпрометировавшим племя советских мужчин, могла стать счастливой только за границей — возможно, здесь отзывался древний зов исхода с последующим рассеянием. Впрочем, счастью дочери Вава сама же невольно препятствовала: во-первых, она невероятно избаловала единственную дочь, и та была несуразно для своего возраста капризна; во-вторых, она звонила дочери каждый десять минут, а если не звонила сама, то дочь нервно набирала ее номер. По телефону обе страшно шумели, ссорились и бросали трубки. Я, понятно, слушал эти разговоры только с одного конца и равнодушно, привык к тому, как истошно Марьяна орет на мать. Платонический друг, я был безучастным и незаинтересованным свидетелем, понимал, что таким образом бурно проявляется неразлучность навек и обозначается любовь, настоянная не только на личном родстве, но и на принадлежности одному племени. Это было чувство того южного градуса, какового мне никогда было не изведать. Но еще вопрос, проявляли бы подобное понимание другие.

Прицел моих знакомых, когда они привели меня к мадам Казарновской, был в том, что для меня, не еврея, она, в случае, если я на ней женюсь, сможет служить транспортным средством для перемещения на Запад по израильской визе, тогда как я в свою очередь пригожусь ей, от рождения прихрамывающей, нести чемодан. Впрочем, эмигрировать я не собирался, но мы подружились, и я с удовольствием посещал Марьяну, выпивал на ее кухне кофе с коньяком, даже приводил к ней приятелей, используя удачно расположенную ее квартиру как базу. Подчас она меня приглашала на какие-нибудь забавные мероприятия. Скажем, на свадьбу своей знакомой — продавщицы сувениров из магазина подарков на Кутузовском: Марьяна регулярно приобретала у нее безделушки на память подопечным англоязычным сочинителям, посещавшим с непонятным упорством Советскую страну по приглашению писательского союза. Продавщица, родом из далекого сибирского села, обслуживала своих покупателей не только за прилавком, но и в постели в свободное от торговли время за конвертируемую валюту. И как всякая порядочная девушка хотела выйти замуж за иностранца, так тогда было принято. Попался итальянец, который, несмотря на плюгавость, работал вышибалой в ночном клубе в Западном Берлине. Социально они были близки: итальянец тоже был из деревни, правда, не сибирской, но сицилийской. На свадьбе в модном тогда ресторане гостиницы Союз меня посадили рядом с молодыми. Жених плохо понимал по-английски, но крайне возмутился, когда я втолковал ему, что у нас в России есть обычай: первую ночь после свадьбы невеста проводит со своим школьным другом. Невеста же покачала головой и шепнула мне, чтобы я так не шутил, Сицилия все-таки. Тогда я предложил ей пари, что уже через пару месяцев она вернется на родину, но она подняла меня на смех. Пари я выиграл: она вернулась через сорок дней. Сицилиец принялся всякий день ее колотить; отправляясь на работу, запирал на ночь на ключ; и грозился продать в бордель, если она будет плохо себя вести. Девушка натурально выпрыгнула в окно и, что было духу, побежала в советское консульство.

В другой раз Марьяна позвала меня на встречу с одним своим подопечным арабом. Роскошный красавец, седеющий плейбой в костюме Hugo Boss занимал в гостинице Пекин огромный люкс, как саудовский шейх, днями, по словам Марьяны, пил виски, запивая новосветским шампанским и попирая тем самым заповеди Корана, тогда как в алькове в дальней комнате прятались гурии из местных валютных проституток. Дела шейх улаживал здесь же, не покидая номера. Он был приветлив со мной, и, учитывая, что он учился в Оксфорде, можно было не удивляться его воспитанности: разумеется, Марьяна спала с ним, иначе, зачем бы ему была нужна английская переводчица. Шейх щедро плеснул мне Black and Wihte и подарил роскошный выпуск русскоязычного журнала Лотос с переводами собственных стихов: он оказался министром Ясира Арафата по пропаганде, и журнал этот издавался, разумеется, на советские деньги. Стихи были, к примеру, таковы:

Впрочем, не думаю, чтобы эту галиматью сочинял сам плейбой, скорее всего за него старались советские переводчики.

Были у Марьяны и постоянные любовники. Один, бас из Большого театра родом из Баку, другой латыш-театровед. Никто никому не мешал: бас был женат, забегал лишь днем, между репетицией и спектаклем, а что до театроведа, то его жена была подругой Вавы по ресторану ВТО, и был он ветрен и пуглив, в расчет не принимался. Однако все это было несерьезно, а годы шли, товар залеживался, Вава волновалась, и помощи ждать было неоткуда. Несмотря на то, что носить чемоданы в Венском аэропорту я отказался, Вава все-таки примеривалась ко мне на всякий случай, несколько раз мы даже чинно ужинали вчетвером, по-семейному: Вава и Марк, Марьяна и я. Вава говорила мне дружески: господи, Коля, если ты сам не хочешь быть моим зятем, найди же девочке кого-нибудь, у тебя столько знакомых. Я бы и нашел, клянусь Богом, но тут, как говорят романисты, в дело вмешался случай. Случай назывался Андрюша. Это был мой шапочный приятель по ночной московской жизни, и однажды я непредусмотрительно привез его к Марьяне поздно вечером — допивать. Допив, он остался в ее постели — лет на двадцать с перерывами, и, когда на следующее утро у меня раздался звонок, из разговора с Марьяной я понял, что произошло непоправимое: она нашла свое счастье.

Я предвидел некоторые грядущие недоразумения, даже небольшие неприятности, но то, как стали разворачиваться события, я не мог бы представить себе и в страшном сне. Как и Валерия, разумеется. Уже через несколько дней после начала этого романа, она, дама светская и выдержанная, много повидавшая на своем веку, позвонила мне, с трудом сдерживая рыдания. Оказалось, Марьяночка только что заезжала к ней и потребовала приличную сумму в валюте, даже чашки чая не выпила, потому что внизу в такси ее ждал этот. Впрочем, дочь объяснила матери, по-видимому, не объяснить было нельзя, а придумывать какую-нибудь приличную версию было некогда, отчего уже с утра ей понадобилась валюта: купить для этого виски в валютном магазине. Она влюбилась в этого козла, он же твой друг, сделай же что-нибудь, в отчаянии взывала ко мне Вава. Но сделать что-нибудь было уже в не моих силах, потому что я видел: приятель быстро оценил все выгоды своего нового положения и удобно расположился в Центре города рядом с Березкой, что ж, я его отлично понимал. Бас был отвергнут. Латыш-театровед, как это всегда случается отчего-то именно с опасливыми и предусмотрительными людьми, был самым позорным образом спущен с лестницы. Что ж, Андрюша был рыцарь, и, что весьма кстати, тоже переводчик, но французский, коллега, можно сказать. Он иногда синхронил в Доме кино для собственного удовольствия, но в целом был бездельник, бесшабашный автомобилист, фарцовщик от случая к случаю, драчун, ловелас и альфонс, образцовый экземпляр стильного племени московских денди, которое перевелось нынче. Не скрою от вас, милейший, говорил он мне как-нибудь за столом, люблю этот город, хоть в Париже белых штанов хватает на три дня, в Москве — на три часа. Короче, Андрюша был мечта состоятельной и скучающей разведенной женщины тридцати с небольшим лет с мазохистским комплексом, обратной стороной избалованности, и с большим сердцем.