Майкл Ондатже - В шкуре льва

В Саду слепых на Пейдж-Айленде из простертой руки каменного херувима бьет фонтанчик воды. На южной стороне газона раскинуло ветви высокое дерево, полное птиц. Водопад звуков — крики птиц сливаются со стуком капель — низвергается на сидящую здесь слепую женщину. Плывущие в воздухе семена опускаются на гравий — звучащую дорожку для гуляющих здесь слепых. На одной из скамеек под деревом сидит Патрик и читает газету.

Если он закроет глаза, эти звуки зальют его, подобно струям воды, взмывающей в воздух с ладони херувима и падающей на его лицо. Стремительно проносится птица. Сидящая справа женщина, услышав шелест газетных страниц, понимает, что Патрик здесь чужой.

После вчерашнего пожара он прячется в саду на соседнем острове, невидимый среди слепых, дожидаясь темноты.

Ослабив пробку на канистре с керосином, он снова положил емкость с булькавшей жидкостью в черный картонный чемодан. Затем двинулся по антресолям гостиницы «Маскока». Он дождался, пока постояльцы и персонал покинут помещение, чтобы собраться на лужайке на ужин по случаю регаты. Перегнувшись через перила, он увидел под собой чучела голов животных — жидкость потекла на пол — и стал спускаться по лестнице с безобидным чемоданом в руке. Запахло керосином. «Пожар!» — крикнул он, зажег спичку, бросил ее, и огонь помчался вверх по лестнице и вокруг и еще раз вокруг антресолей. Огонь охватил его руку. Патрик окунул рукав пиджака в аквариум. У основания лестницы чемодан взорвался. Патрик шел по вестибюлю гостиницы «Маскока», а над ним горели головы оленей.

Он шел из огня к воде. По дороге к лодке он проверил взрывчатку, спрятанную под причалом. В голубых вечерних сумерках люди на лужайке ошеломленно смотрели на пламя. Кто-то из гостей, увидев, что он отвязывает лодку, указал на него. Стоя в лодке, Патрик помахал рукой. Неуверенно помахав в ответ, несколько человек побежали к причалу, полагая, что это кто-то из знакомых, и, спрыгнув на настил, устремились к нему.

Он поджег запал и начал грести от берега. Пламя, словно разыгравшийся козленок, подпрыгнув, с шумом кинулось к ногам двоих мужчин. Они остановились и повернули назад. Теперь они поняли, в чем дело. Тот, кто постарше, прыгнул в воду, тогда как другой, положив руки на бедра, замешкался, и бег рассыпающего искры голубого пламени завершился слабым взрывом, отделившим причал от берега.

Теперь, в Саду слепых, он начинает различать не звуки, а запахи — растения заботливо подобраны таким образом, чтобы посетители с тонким обонянием могли передвигаться от аромата к аромату. Слева от него благоухает чубушник. Патрик наклоняется к высокой клумбе — тремя футами выше дорожки — и глубоко вдыхает его запах.

За его спиной раздаются шаги, и кто-то трогает его за плечо. Рядом с ним стоит слепая женщина, слышавшая шелест газеты.

— Вы зрячий, — говорит она.

— Да.

Она улыбается.

— Вы шумно нюхаете цветы.

Ее зовут Элизабет, и она предлагает показать ему сад. Говорит, что ее сестра лучше распознает цветы и травы, потому что не пьет.

— Я пью как дельфин, но только во второй половине дня. Трагическая любовь в тридцать лет.

Они шагают рядом, и Патрик смотрит, как ее тело свободно перемещается в этом мире, как она уверенно идет к базилику и широколистному щавелю. На ходу она опускает руку, чтобы погладить шелковистую заячью траву. Сад — ее бальный зал, и она знакомит Патрика с сокровенными свойствами укропа и тмина, этих двух скромных братьев; советует нагнуться и помять некоторые листья, аромат которых слишком слаб, чтобы он мог его оценить.

— Чтобы сосредоточиться на запахах, следует забыть о звуках. Птицы прелестно щебечут, но, когда я прихожу сюда пьяной или с похмелья, их крик выводит меня из себя. И тогда мне хочется пропитать хлороформом носовой платок, влезть на дерево и усыпить их всех.

В центре сада, к северу от забрызганного водой херувима, стоит еще одно дерево, без птиц.

— Вероятно, вы смотрите на камфорное дерево… птицы лучше нас распознают смерть. У растений сложная генеалогия. Птица судит о сочном фрукте по его родословной. Вы можете любить манго или кешью, можете находить красивыми цветки сумаха, но птицы знают, что все они, как ни странно, принадлежат к ядовитому семейству сумаха ядоносного.

Она ведет его к заморским редкостям — японской хурме и чернотраву. Ей хочется узнать, кто он такой, но он отмалчивается, хотя и ведет себя любезно, — она ему нравится. Он пробудет здесь до вечера, а потом попытается переплыть с острова на корабль. На клумбах в восточной части сада растут эстрагон, лаванда и кардамон. Она кладет ладони на его лицо и ощупывает. Находит рубец возле уха.

— Наложите сюда бальзам из трав.

— Меня ищет полиция.

— За что?

— За преднамеренное уничтожение собственности.

Она смеется.

— Не обижайтесь на жизнь.

Они стоят в этом саду, уподобляясь фризу или статуе, — женщина мягкими ладонями закрывает лицо высокому мужчине, лишает его зрения.

Убирая руки с его глаз, она чувствует его короткий вздох, вызванный не страхом и не отвращением, а чем-то другим.

— Что с вами?

Ее зеленый глаз пробуждает память о чем-то сокровенном. Actias Luna — и его канадское название: papillon lune, лунный мотылек. Другого глаза просто нет. Обвислое веко ничего не закрывает. Но изумрудно-зеленый глаз, зеленый, как мотылек, проворно движется, словно пытаясь поймать его взгляд, восторженно скользит по его плечам, задерживается на ухе, носе. Ему нравились лунные мотыльки, переливы их нижних крыльев — опознавательный знак, — папирусная текстура и крошечное мохнатое тельце, пульсирующее на ветви или на скале под светом фонаря. Влажное зеленое зеркало глаза женщины пытается отразить все, что ее окружает.

— Что с вами?

Патрик дает ей отвести себя назад, на скамью. Они садятся, и она крепко сжимает его руку. Он чувствует, что сейчас в этом маленьком саду, наполненном пронзительным криком птиц, она видит его насквозь. На тугой коже ее рук голубеют тонкие вены. Он не в силах говорить, даже если все его слова поглотит ее слепота. Он мог бы сказать: Элис Галл однажды оперлась рукой на низкий скошенный потолок и говорила о важных вещах, она прыгала, словно живая кукла, мне на руки, а потом умерла у меня на руках на залитой кровью мостовой.

Пока они здесь сидят, в сад никто не заходит. Рядом с деревянной скамьей цветут розмарин и перечная мята. На клумбе справа от них artemesia advacumculas, общепринятого названия которой, по ее словам, она не знает. Мышцы ее руки постепенно слабеют, и он поворачивается, чтобы взглянуть на ее лицо. Она дремлет, откинувшись назад. Он высвобождает руку и уходит.

Теперь он часть вечерней воды, с него скатывается отражение огней причала. Шесть звезд и луна. Новость о пожаре с ревом выплеснулась за пределы гостиницы «Маскока», и вот Патрик борется с течением у Пейдж-Айленда, направляясь к кораблю. Тот полз со скоростью улитки сквозь черноту озера, а теперь остановился в пятистах ярдах от берега. Ночной круиз с танцами — до Патрика доносятся приглушенные звуки голосов и тамбурина. Полумесяц, несколько звезд, кольцо огней на причале.