Этгар Керет - Азъесмь

В конце концов она его бросила. Странно. Он так долго пережевывал мысли, за которые она, если б только узнала, влепила бы ему пощечину, или зашлась бы истерическим плачем, или и то и другое. И в то же самое время, когда он присматривался к ней, чтобы узнать, понимает ли она хоть что-нибудь, жена Азъесмь лелеяла собственные мысли. С его точки зрения, они казались совсем наивными: мысли о пирогах и десертах, отпуске, диване, здоровье ее мамы. Но в результате выяснилось, что у нее были и другие мысли, – мысли, из-за которых она его бросила. Да что там бросила – развелась! Будь у них ребенок, они бы наверняка как-то справились, или, по крайней мере, продолжали бы попытки ради ребенка. Но просто так, без ребенка, у них даже не было причины пытаться.

Вечером, на третий день после того, как жена Азъесмь ушла, в дверь робко постучали. Подавленный Азъесмь подошел к двери, стараясь не поддаваться ни радости, ни надежде, пока не посмотрит в глазок. За дверью стояли Нисим Роман и его маленькая дочка Лавия, нагруженные молочными продуктами. «Наш холодильник ни с того ни с сего сломался, – смущенно сказал Нисим Роман. – Дурацкий холодильник! Уж я задам технику, когда он утром придет. Я подумал, может быть, пока, если есть место, я мог бы оставить кое-что у вас…» Когда Азъесмь открыл им холодильник, Нисим попытался скрыть сочувствие. «Полно места!» – смущенно улыбнулся Азъесмь, и Лавия расставила молочные продукты на одной полке аккуратными маленькими столбиками. «Мы заберем их завтра, – пообещал Нисим, – прямо с утра». – И они с Лавией ушли, оставив Азъесмь наедине с самим собой.

Всю ночь Азъесмь не мог заснуть, а когда задремал, ему приснилось, что он подкрадывается к холодильнику и съедает ряженку Нисима Романа и его маленькой дочки с печальными глазами, и он немедленно проснулся в панике. Было что-то пугающее в той жадности, с которой он думал о ряженке, что-то очень пугающее. Утром девочка пришла и все забрала. Только тогда Азъесмь сумел заснуть. Через пять минут его разбудил папин звонок.

Что папа Азъесмь умел делать по-настоящему хорошо, так это писать эпитафии. Что-то позволяло ему подметить именно те качества покойника, которые заставят нас по нему скучать. В юности отцу Азъесмь не слишком-то часто выпадало воспользоваться этим удивительным даром, но сейчас, когда и ему, и его друзьям уже было за семьдесят, папа обнаружил, что дел у него невпроворот. «Вчера умер Вельвеле, – сказал он Азъесмь по телефону. – Твоя мама его ненавидела, как тебе известно. Кроме того, у нее бридж, так что она не пойдет. Может, пойдешь со мной на похороны?» Так Азъесмь оказался в Кирьят-Шауль при температуре плюс тридцать два возле незасыпанной могилы еще одного из тех, кого папа обычно называл «старая гвардия». Он слушал путаное бормотание неуклюжего раввина и терпеливо ждал, когда папа, как обычно, переполнит его самого и всех остальных горем и чувством утраты. Вот только в случае Вельвеле Азъесмь приехал печальным уже из дома, так что игра была нечестной с самого начала. Он пытался представить себе с детства знакомое лицо Вельвеле, но так и не смог. Зато ему удалось вспомнить, причем в подробностях, редкий талант Вельвеле походить почти на любого твоего знакомого. Каждый раз, когда Азъесмь встречал его на улице, он был уверен, что это Пинхас, другой папин друг, или мистер Флискин, человек, у которого когда-то была продуктовая лавочка на улице Бялика, или еще кто-нибудь. Папа Азъесмь тоже всегда ошибался. Все ошибались: женщины, которые хотели польстить Вельвеле, говорили, что он похож на киноактера. И в самом деле, кем бы ни был этот киноактер, Вельвеле был немножко на него похож. У открытой могилы папа Азъесмь рассказал, что Вельвеле так к этому привык, что когда на улице кого-нибудь звали по имени – не важно, по какому имени, – он всегда оборачивался, потому что знал, что на самом деле окликают его. «Однажды мы сидели в кафе „Весна“, – папа Азъесмь сверкал влажными глазами. – Вельвеле спросил, не думаю ли я, что все эти люди, принимающие его за другого, ошибаются и наоборот и кричат на улице „Вельвеле, Вельвеле!“ вслед другому человеку».

Во дворе его дома стояли Нисим Роман и его маленькая дочка и завороженно смотрели на человека в футболке с надписью «Эйхман [18]всех тараканов!»; под надписью был изображен огромный таракан, бьющийся в агонии лапками кверху. Экстерминатор пытался приподнять крышку люка, тем временем рассказывая Романам про то, как однажды главный энтомолог Министерства здравоохранения сказал ему, что дома без тараканов не бывает. Всегда есть немножко тараканов, но, поскольку они вылезают в темноте, мы даже не чувствуем, как они пробегают рядом, а если уж чувствуем, даже если это всего один или два таракана, это значит, что на самом деле их тьма-тьмущая. И в самом деле, под крышкой люка метался миллион тараканов. «Мамочки!» – закричала маленькая Лавия и убежала, а Нисим Роман зашлепал домашними тапочками вслед за ней. Во дворе остался только экстерминатор, напуганный миллион тараканов, дергающихся в предсмертных судорогах, и Азъесмь, мучительно истекающий потом в траурном костюме, который папа ему настойчиво одолжил. «С похорон на похороны, а?» – засмеялся экстерминатор, перестал обрызгивать внутренности люка и указал на макушку Азъесмь. Лишь тогда Азъесмь сообразил, что забыл снять картонную кипу, напяленную у входа на кладбище.

По крайней мере дважды в день Азъесмь выходил шпионить за своей бывшей женой, подглядывал в ее новую квартиру из-за дерева напротив. Большую часть времени она не делала ничего особенного – только то, что он знал со времен их брака: телевизор, много книг, иногда какой-нибудь фильм с Яарой на пару. После душа она смотрела в зеркало на свое тело, щипала себя там и сям, мило гримасничала. Честно говоря, во время этого ритуала ее трудно было не любить, и Азъесмь пытался понять: это что-то новое – или она делала так всегда, а он просто не знал об этом, потому что начал следить за ней только после того, как они разошлись. «Может быть, – подумал он, – у нее еще много того, о чем я не знаю, того, за что я любил бы ее в десять раз сильнее, если б знал. Может быть, у нее целый миллион таких вещей. Может быть, у меня еще миллион таких вещей, от которых она никогда не захотела бы уйти, если б знала». Кто знает, может быть, огромное множество милых вещей прошло мимо них, рядом с ними, между ними, в темноте, как тараканы, и то, что Азъесмь с женой их не чувствовали, не значит, что их не было.

«Ты подумай, – сказал папа Азъесмь, – я никогда не был в Индии, хотя всегда хотел поехать. Твоя мама сказала, она тоже будет рада передохнуть без меня несколько недель. Что скажешь?» Увидев, что Азъесмь колеблется, папа продолжил: «Понимаешь, моя жизнь уже позади. Сейчас мне от нее остался только налог. Без особых обязательств, без особых забот. Несколько крепких эспрессо, чуть-чуть кволити-тайм [19]с любимым сыном. Еще, если повезет, может быть, коротенькая прогулка на слоне. Да и ты, сынок, – что тебе здесь делать? Сколько можно подглядывать за бывшей женой в душе? В конце концов тебя арестуют или ты свалишься с дерева. Не лучше ли поехать с папой и посмотреть на одно из семи чудес света?»