Юрий Нагибин - О любви

Марусины руки — он сразу узнал их — легли ему на глаза. Он стоял не шелохнувшись, переживая счастье ее прихода, прикосновения и своего спасения. Затем медленно разжал кольцо ее рук.

— Не надо целовать, у меня руки плохие стали, — сказала Маруся.

— Как ты нашла меня? Тут все переменилось, я ничего не узнаю.

— А я и не искала. Ты сам пришел куда надо.

— Да нет же, тогда мы встретились в глубине леса.

— Тут высоковольтную вели и сильно порубили лес по краю. А мы как раз где надо сошлись.

Маруся рассчитывала на ту его глубинную память, о которой он в себе и не подозревал. Его поразило: неужели она и такое знает о человеке?..

— Пойдем, — сказала Маруся и взяла его за руку.

Они пошли лесом. Порой деревья разъединяли их, но всякий раз она снова брала его за руку, словно боясь, что он потеряется. Шаги были не слышны, их глушила влажная прель мертвых листьев, игл и трав.

Они шли и шли, куда-то сворачивали, пересекали просеки, и трудно было поверить, что есть какой-то толк в этом кружении по лесу. Но толк был — вскоре они оказались на круглой поляне, посреди которой чернел стог.

— Пойдем в сено, — сказала Маруся, — там тепло.

Они надергали сухого сена и сели, прижавшись спинами к нагретому солнцем стогу.

— Ну, здравствуй еще раз. — Маруся крепко обняла его и стала целовать.

Климов не ждал этого, он сидел неудобно, она зажала ему руку, а другой он упирался в землю, чтобы сено меньше кололо шею и затылок.

— Да погоди…

Она поняла, что ему нужно, и стала помогать устраиваться поудобнее: освободила ему руку, подтянула к себе, как-то подалась телом на него. Затем расстегнула кофточку на груди, стянула косынку, дав волю волосам. Она делала все это легко и деловито, словно они были мужем и женой, встретившимися после долгой разлуки, и Климову было радостно и жутко, он чувствовал, что она готова уничтожить все преграды. Но ведь он не этого хотел, не только этого. Он был в смятении, понимая бестактность всяких слов и в то же время невозможность для себя молчать. А она в каждом его случайном прикосновении видела желание близости… Он с усилием оторвался от нее.

— Ты будешь моей женой?

— Ох, помолчи! — Она поморщилась, словно от боли.

— Я прошу тебя стать моей женой. Мы уедем вместе.

— Да помолчи! Что ты все рушишь?!

— Слушай, — сказал он с тоской, — я люблю тебя, я тебя все годы любил, я не жил их, уж если правду говорить. Я не вором приехал к тебе через двадцать лет. Ну что мне это свидание, когда я тебя на всю жизнь хочу? А так стыдно даже, еще до мужа твоего дойдет.

— А он знает, — прозвучало с жуткой простотой.

— Что знает?!

— Я сказала, что нам поговорить надо.

— К чему все это? — почти с отчаянием спросил Климов.

— Зачем мне из него дурака делать? — отозвалась она обиженно. — Сколько лет прожили, мне ли его унижать?

— Постой… А разве это для него не унижение?..

— Нет, пускай он сам решает, как ему дальше жить — принять меня назад или бросить.

— Не понимаю…

— Да чего тут непонятного?.. Он же знал, что я за него без души пошла, знал, что тебя любила… Он, если хочешь, все время ждал, что или ты объявишься, или я сама искать тебя пойду. Ему вроде облегчение, что ты наконец пришел.

— Да в чем же тут облегчение?

— А в том: налетело, закружило, да и отлетело! — сказала она со вздохом.

— Так ты не уедешь со мной?

Она несколько раз повела головой из стороны в сторону.

— Ну почему? — томился Климов.

— Неужто сам не понимаешь! Здесь — мое все, а там что?.. Я уже старая. Раньше надо было.

— Что за… — начал Климов, но она властно зажала ему рот рукой и повлекла к себе.

Но он не мог быть с ней, она сама виновата, лучше бы не говорила, что Федор знает об их встрече. Как он посмотрит ему в глаза, если между ним и Марусей будет близость? Зачем она сказала?.. А ведь подобное уже было… было у них однажды. Тогда она сказала, что он не первая ее любовь. И тоже все испортила, отторгла от себя… Зачем она это делает?! Она живет по каким-то другим законам, чем он. Ей кажется, что она поступает сейчас справедливо; может, она и права, но у него нет сил следовать за ней…

Она почувствовала его холодность и отстранилась. Подобрала волосы и стала повязывать косынку.

А когда они поднялись, она сказала без укора, обиды или гнева, но с глубокой печалью:

— Ах, Леша, Леша, снова ты от меня отказался.

— Нет, это ты… — пробормотал Климов.

— Дурак ты, Леша. Или головной очень? — Она искренне пыталась понять его изъян. — Сделанный ты какой-то…

— Погоди! — вскричал Климов. — Это нечестно. Теперь ты притворяешься, что если б у нас все было, то…

— Замолчи! — Впервые голос ее стал сердитым. — Ну разве я знаю, что было бы? И как же так получается, что я, баба, на все готова, а ты, мужик, задаток требуешь? Не ушла бы я с тобой, не ушла, можешь не казниться… А Бог меня знает! — со страшной болью вырвалось у нее. — Вдруг бы и ушла…

«Я — дерьмо!» — твердо и печально сказал себе Климов…

На станцию его провожал Федор. Климов не понимал, зачем ему нужен провожатый, но Федор сам схватил его легкий чемодан с болгарскими наклейками и первым выскочил из дома. Все, что предшествовало этому, сотворилось быстро и словно бы в тумане. Они вместе вернулись из леса, лишь у самой деревни Маруся немного опередила его, как бы отдавая дань приличию, а не маскировки ради. И Федор, и Вовка были дома. Федор сидел в кухне на лавке, на своем прежнем, военных лет, месте, спиной к свету, и был точь-в-точь тот самый терпеливый старший лейтенант. Мальчик сидел на другой лавке, под углом к первой, в ватничке и сапожках, и был разительно похож на отца, Марусиного ничего в нем не проглядывало. «А он не пошел бы с нами!» — мелькнуло у Климова.

— Вот, погуляли… — сказал он с насильственной улыбкой.

Никто не отозвался.

Он рассчитывал, что Маруся сгладит неловкость, но она не обмолвилась ни словом. Федор сумрачно глядел в какую-то свою даль, а мальчик — в перекрест отцова взгляда.

— Ну я поехал, — сказал Климов прямо и грубо, он уже проиграл свою игру, а эти двое, похоже, ждали от него каких-то новых ходов. — Как раз к поезду успею.

И тут Федор сразу поднялся, нахлобучил кепку, подхватил его чемоданчик и вышел, чтобы не мешать прощанию. И мальчик поднялся, только не спеша, зачерпнул ковшом воды из кадки, глотнул, полив себе на подбородок, и тоже вышел из дому. Но прощания не получилось. Маруся недвижно стояла в дверном проеме между кухней и чистой комнатой и шагу не сделала ему навстречу.

— Вот когда мы навсегда прощаемся, — сказал Климов, страдая и все же не находя живых слов. — Теперь все…

— Кто его знает! — вздохнула она равнодушно.

— Ну, до свидания! А вернее — прощай! Жалко, что так получилось.