Мухаммед Диб - Кто помнит о море

Долгое время не виделся я с Аль-Хаджи, и вот сегодня решил наконец заглянуть к нему. Он стал совсем другим человеком. Я удивился, до чего же он теперь похож на Нафису — такой же точно вид, какой был у нее перед тем, как она покинула нас. Разумеется, он знал о ее исчезновении и говорил со мной об этом с величайшей осторожностью и тактом. Теперь я диву даюсь, почему в час тяжкого испытания мне и в голову не пришло обратиться к старинному другу, зачем-то мне понадобилось идти к почти незнакомому человеку — Осману Самеду, Но бывают вещи, которых объяснить нельзя. Стоило мне войти в его лавку, и я тут же забыл об опасности. Как всегда, беседа с ним подействовала на меня успокаивающе, на сердце у меня потеплело, раза два или три я даже засмеялся. Там находились и другие мужчины, которых я не знал, и чувствовали они себя не так свободно. Я сидел на своем обычном месте в углу, они в основном слушали, лишь изредка вмешиваясь в разговор. Однако постепенно у меня стали возникать вопросы на их счет — кто они такие? — и теперь уже я начал чувствовать себя стесненно. Внезапно я догадался: они поднялись сюда из подземного города! Это было ясно, стоило только взглянуть на них.

И тут вдруг мне наконец открылся смысл всей деятельности Аль-Хаджи. А я-то в своем ослеплении возлагал все надежды на этого Османа Самеда, тогда как рядом со мной, здесь, в этом месте, куда я ходил столько лет… Глупец, трижды глупец, вот кто я есть!

Мужчины покинули лавку, а Аль-Хаджи, проводив их до двери, вернулся ко мне, лицо его светилось привычной добротой. Он заговорил со мной так, как говорил только что с теми, кто ушел.

— Это все гораздо серьезнее, чем принято думать. Люди не хотят мириться с этим, но давно пора понять: надеяться не на что, все так и будет продолжаться, пока город не сметут с лица земли.

Его слова свидетельствовали о том, что он понял: я тоже в курсе. Я был потрясен. Это он-то, который и вида прежде не подавал, теперь вел себя так, словно мы всегда вместе хранили эту тайну. Я дрожал от радости и от ужаса одновременно. Мысленно я обратился к Нафисе, выражая ей свою признательность. И вдруг в самый разгар нашего удивительного разговора с Аль-Хаджи на пороге лавки появился какой-то парень! Лет двадцати, босой. Он вошел неслышно и теперь молча ждал. Аль-Хаджи улыбнулся и сразу встал. Я понял: сейчас должно что-то произойти. А так как я наблюдал за этой сценой со своего места, старик сделал мне знак, чтобы я подошел поближе к двери, и я без малейшего колебания тут же выполнил его указание. С выражением полного безразличия на лице я разглядывал прохожих, не упуская из вида молодого человека. Потом вдруг парень неожиданно юркнул в толпу и исчез за поворотом улочки. Я в изумлении повернулся к Аль-Хаджи, а он, не дав мне раскрыть рта, сказал с самым естественным видом:

— Надо быть расторопнее.

— Расторопнее?

— Чтобы поспеть за ним.

— Как же теперь быть?

— Он сейчас вернется.

Я старался уловить смысл его слов, и тут вдруг меня как громом поразило: в руке у меня появилась роза Нафисы! Ее сияющий вид наполнил мою душу невыразимым покоем, вселил в меня уверенность; Аль-Хаджи по-прежнему улыбался.

Почти в ту же секунду два новых сооружения взлетели на воздух. Вот так все это началось или, вернее, кончилось. На улице, как обычно, было полно народа, толпа отшатнулась, послышались крики, ропот прокатался из конца в конец площади, и началась паника. Спировиры уже сновали в воздухе, какая-то женщина, держа на вытянутых руках свое покрывало, пронзительно закричала:

— Вот чего заслуживают эти!..

Не докончив фразы, она рухнула наземь, лицом вниз. Стало смеркаться, хотя было еще рано. Казалось, мы разом очутились в далеких грядущих временах. Я до сих пор помню, как меня буквально пронзило ощущение этого небывалого превращения, которое тут же подтвердилось словами Аль-Хаджи:

— То, что делается сегодня, — не в счет, это не самое главное.

— А что тогда считать главным?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Песнь жизни — в грядущих веках.

Мы умолкли и стали прислушиваться. По улице прокатилось эхо еще двух взрывов, вскоре последовал и третий, потом начался такой грохот, что можно было подумать — близится конец света. Море! Оно возвращалось, сотрясаясь от неистового хохота; скользя с неимоверной быстротой, стены переплетались узлами, затем вдруг вздыбились и сомкнулись над городом, набросив ночной покров поверх той ночи, что освещалась тучами разбушевавшихся спировиров. Однако вскоре им пришлось уступить место звездам, которые, вспыхивая, расщеплялись, прорезая тьму огненным градом, со свистом носившимся по узким проходам; одни стены лопались, словно были стеклянные, другие как бы размягчались и медленно оседали. Звезды ринулись навстречу друг другу, оставляя за собой огненные вспышки. Аль-Хаджи с безмятежным видом улегся посреди лавки, словно выполнил свой долг. Я хотел было последовать его примеру, но он знаком дал мне понять, что я должен оставаться у двери с розой Нафисы в руке, Я послушно вернулся на свое место. Время шло, и сколько его прошло — неизвестно, но я был спокоен. Где-то далеко в самой глубине прокатился неясный гул, и вдруг позади меня раздался сильный треск, лавка содрогнулась. Настал, видно, ее черед, и до нее добрались разрушительные силы. Тут Аль-Хаджи закричал, чтобы я ни в коем случае не оборачивался, что бы там ни случилось. Едва он успел сказать это, как за спиной у меня вспыхнула звезда, она могла бы затмить блеск и тысячи солнц. Я похолодел. А она запела. Поток крови хлынул у меня из-под ног, устремляясь на улицу. Страшный удар в поясницу отбросил меня к порогу; звезда взорвалась почти бесшумно, послышался только слабый звук, похожий на икоту. Кровь высохла, но песня не смолкала. Застыв в дверном проеме, я слушал эту песнь, все более проникаясь уверенностью, что от Аль-Хаджи не осталось ничего, что за моей спиной вообще не было ничего, кроме непомерной зияющей пустоты. Я и не пытался оглядываться назад, внимание мое было приковано к сиреневой трещине в стене прямо напротив меня, формой своей напоминавшей кинжал. Поэтому я не видел — и даже не слышал, — как появился тот самый босой парень.

— Прошу вас, встаньте.

— Извините меня.

Без всяких затруднений я рывком поднялся на ноги.

— Дайте мне розу.

И так как я колебался, он продолжал:

— Вы все поймете потом.

Как только я отдал ему в руки розу, глаза мои тут же закрылись сами собой.

Вскоре я почувствовал, что куда-то иду. Я шел вперед, следуя за молодым человеком, которого снова не видел и не слышал, вернее, не шел, а стремительно летел по странно притихшим, пустынным, настороженным улицам. Окружавший меня ночной воздух казался таким ласковым, прожекторы вспыхивали и медленно гасли во тьме.