Филип Рот - Театр Шаббата

— Развратил? Офицер Балич, вы уже не в том возрасте, когда идеализируют своих родителей.

— Она оставила дневник! Мой отец читал этот дневник! Он читал, какие вещи ты заставлял ее делать! Даже мою двоюродную сестру приплел, даже ее, девочку ! «Глотай, Дренка! Глотай!»

Он захлебнулся собственными слезами, он больше не светил Шаббату в лицо. Луч теперь упирался в землю, в лужицу в ногах могилы.

Баррету вообще проломили голову. Шаббат ожидал худшего. Когда он понял, кто его застиг, он решил, что живым не уйти. Да он и не хотел. Иссякло что-то, что позволяло ему импровизировать, что поддерживало в нем жизнь. Кончился запас шутовства.

Тем не менее он снова ушел, как ушел от возможности повеситься у Коэнов, утопиться в океане, ушел, оставив Мэтью всхлипывать на могиле. Его толкала вперед та же сила, которая прежде позволяла ему импровизировать, и он побрел в темноту вниз по холму.

Не то чтобы ему не хотелось услышать от Мэтью о дневнике Дренки. Да он бы с жадностью прочитал каждое слово этого дневника. Ему никогда не приходило в голову что Дренка что-то записывает. По-английски или по-хорватски? Это с ее стороны гордость или скептицизм? Она делала это, чтобы зафиксировать свою храбрость или степень своей растленности? Почему она в больнице не предупредила его, что есть дневник? Была уже слишком больна, чтобы думать об этом? Оставить дневник, чтобы его нашли, — что это: небрежность, прокол или самый смелый поступок, который она совершила в жизни? Я сделала это! Я сделала это! Вот кто скрывался под этой милой и пристойной оболочкой — и никто из вас не знал!

Или она оставила его, потому что не хватило сил уничтожить? Да, такие дневники в привилегированном положении по сравнению с другими нашими скелетами в шкафу. Человеку не так-то легко избавиться от слов, которые сумели освободиться от своей извечной функции объяснять и скрывать. Нужно больше смелости, чем можно предположить, чтобы уничтожить тайный дневник, письма, снимки полароидом, видео- и аудиопленки, локоны с лобка, нестиранное нижнее белье, — уничтожить раз и навсегда эти реликвии, единственное, что дает решительный ответ на вопрос: «Неужели я действительно такой?» Вам нужна ваша фотография в карнавальной маске или правдивая, без ретуши? Как бы там ни было, мы не в силах расстаться с этими опасными сокровищами, спрятанными от родных и близких под стопками белья, в самых дальних и темных ящиках, в банковских сейфах.

И все-таки тут была какая-то загадка, какая-то непостижимая странность. Он не мог отделаться от одного подозрения. Какое обязательство она выполняла, и перед кем, оставляя дневник своих сексуальных подвигов? Против кого из ее мужчин это было направлено? Против Матижи? Против Шаббата? Кого из нас она хотела этим сразить? Не меня! Нет, не меня, точно! Меня она любила!

— Поднимите руки!

Эти слова обрушились на него из пустоты, и вот он уже в кружке света, как будто здесь, среди могил, ему предстоит сыграть моноспектакль. Шаббат — кладбищенская звезда, главный герой водевиля для привидений, артист, приехавший на передовую развлечь армию мертвецов. Шаббат раскланялся. Следовало бы сейчас дать музыку, чтобы выход Шаббата на сцену сопровождался коварным, чувственным свингом, невинными забавами секстета Бенни Гудмена — «Ain't Misbehaven» — «Я веду себя хорошо» — и чтобы Слэм Стюарт играл на контрабасе, а контрабас играл на Слэме…

А вместо этого — бестелесный голос вежливо попросил его назвать себя.

Выпрямившись после поклона, Шаббат объявил:

— Это я, Некрофилио по прозвищу Поллюция.

— Я бы на вашем месте больше не наклонялся, сэр. Поднимите руки вверх.

Полицейский, выйдя из патрульной машины, освещавшей фарами театр Шаббата, целился в Шаббата из своей пушки. Стажер. Мэтью обычно ездит один, но иногда берется натаскивать новичков. «Сначала он их просто сажает за руль, — рассказывала Дренка. — Ребята сразу после академии год проходят стажировку, и обычно ими занимается Мэтью. Мэтью говорит: бывают ребята, которые хотят работать и делать свое дело хорошо. Бывают и придурки. И пофигисты, которые так и норовят отлынивать, обойтись за чужой счет… Но Мэтью учит новеньких делать свое дело как следует, как положено, держать машину в порядке, быстро передвигаться, вовремя реагировать… Он однажды ездил с одним парнем три месяца. Так тот ему потом подарил булавку для галстука. Золотую булавку для галстука. Сказал, Мэтт — мой лучший друг навсегда».

Да, стажер его сцапал, но Шаббат и не пытался сопротивляться аресту. Стоило ему попробовать бежать, и коп, на законном или незаконном основании, продырявил бы ему голову. Когда подоспел Мэтью, стажер успел надеть на Шаббата наручники и посадить его в машину на заднее сиденье. Это был молодой чернокожий парень, похоже, одного возраста с Мэтью, и он все проделывал молча — ничем не выдал своего возмущения внешним видом Шаббата, его одеждой, его поведением. Он помог Шаббату забраться на заднее сиденье и при этом следил, чтобы флаг не соскользнул с его плеч, даже осторожно поправил на его лысой голове ермолку «Боже, храни Америку», съехавшую на лоб, когда Шаббат залезал в машину. Задержанный затруднился бы сказать, вежлив ли коп от избытка доброты или от избытка отвращения.

Стажер вел машину. Мэтью уже не плакал, но, сидя на заднем сиденье, Шаббат мог видеть, как непроизвольно напрягаются мускулы на его мощной шее.

— Ты как, напарник? — спросил стажер, когда они поехали вниз.

Мэтью не ответил.

Он собирается убить меня. Он готов это сделать. Наконец-то избавиться от жизни. Наконец-то это произойдет.

— А куда мы едем? — спросил Шаббат.

— Мы вас задержали, сэр, — ответил стажер.

— А можно узнать, какой штраф с меня сдерут?

— Штраф? — взорвался Мэтью. — Штраф?

— Дыши глубже, Мэт, — сказал стажер. — Как ты учил меня.

— Если можно так выразиться, — выговорил Шаббат преувеличенно педантично, тоном, который обычно доводил Розеанну до белого каления, — представления Мэтью о бесстыдстве основаны на фундаментальном заблуждении…

— Сидите тихо, — посоветовал стажер.

— Я только хотел сказать, что происходит нечто, чего он, возможно, не в состоянии понять. Вся серьезность происходящего до него не доходит.

— Серьезность! — воскликнул Мэтью и хватил кулаком по щитку.

— Мэт, давай просто отвезем его и сдадим. Давай просто сделаем нашу работу.

— Я хотел бы быть точным в этом вопросе. Я вовсе не преувеличиваю, — продолжал Шаббат. — Я же не говорю, что происходит нечто правильное или приятное. Или приличное. Или просто естественное. Я сказал: серьезное. Невыразимо серьезное. Торжественно, отчаянно, блаженно серьезное.