Дуглас Коупленд - Поколение Икс

Дейв – старший из братьев, который должен был стать ученым, а вместо этого отрастил тонкий, как паутинка, хвостик и теперь продает пластинки в магазине альтернативной музыки в Сиэтле (и он, и его подружка Рейн носят только черное),– сейчас в городе Лондоне, страна Великобритания, принимает экстази и шляется по ночным клубам. Когда вернется, еще полгода будет говорить с натужным британским акцентом.

Кэтлин, вторая по старшинству, настроена против Рождества по идеологическим соображениям; ей не по вкусу почти все буржуазные сантименты. Она держит преуспевающую феминистскую молочную ферму в свободной от аллергенов зоне на востоке Британской Колумбии и говорит, что, когда наконец начнется нашествие, оно застанет нас всех в магазинах поздравительных открыток, и вообще так нам и надо.

Сьюзен, моя любимая сестра, самая веселая, самая артистичная в семье, несколько лет назад после окончания колледжа вдруг запаниковала, ушла в юриспруденцию и выскочила замуж за кошмарного всезнайку, адвоката-яппи по имени Брайан (союз, способный привести только к беде). За один день она стала нездорово серьезной. Так бывает. Много раз сам наблюдал.

Они живут в Чикаго. Рождественским утром Брайан будет снимать на полароид крошку Челси (имя выбрал он) в кроватке, в переднюю спинку которой, как мне кажется, вставлен крюгерранд Валюта ЮАР.. И. должно быть, весь день они проведут за работой, не отвлекаясь даже на еду.

Надеюсь, когда-нибудь я избавлю Сьюзен от ее безрадостного удела. Как-то мы с Дейвом решили нанять специалиста по дезомбированию и даже звонили на теологический факультет университета, чтобы узнать, где его можно найти.

Кто еще? С Тайлером вы уже знакомы, остается Ивэн в Юджине, штат Орегон. Соседи родителей называют его единственным нормальным из палмеровских деток Но есть вещи, о которых соседи не знают: как он пьет запоем, просаживает зарплату на кокаин, с каждым днем становится все облезлее, рассказывает нам с Тайлером и Дейвом, как гуляет от жены, к которой на людях обращается голоском мультипликационного персонажа Элмера Фуда. Ивэн не ест овощей, и мы все убеждены, что когда-нибудь его сердце просто взорвется. Серьезно, разлетится на мелкие ошметки. А ему все равно.

Ах, мистер Леонард, отчего мы все оказались в таком дерьме? Мы во все глаза высматриваем птичку, которую вы держите в руке, – вправду смотрим, – но больше ее не видим. Подскажите, пожалуйста, где ее искать.

До Рождества двое суток, аэропорт Палм-Спрингс битком набит загорелыми до клюквенного цвета туристами и дебильноватыми, бритыми наголо морскими пехотинцами, направляющимися домой за ежегодной порцией традиционных семейных мелодрам: во гневе прерванных застолий и с треском захлопнутых дверей. Клэр в ожидании своего рейса в Нью-Йорк курит, нервно и непрерывно; я жду свой – в Портленд. Дег держится с эрзац-непринужденностью; он не хочет показывать, как одиноко ему будет без нас всю эту неделю. Даже Макартуры уезжают на праздники в Калгари.

Неврастения Клэр – защитная реакция.

– Я знаю, вы считаете – раз я еду за Тобиасом в Нью-Йорк, значит, я бесхребетная подстилка. Перестаньте смотреть на меня так.

– Вообще-то, Клэр, я всего лишь читаю газету, – говорю я.

– Да, но ты хочешь на меня поглазеть. Я чувствую.

Какой смысл втолковывать ей, что это просто мания преследования? С тех пор как Тобиас уехал, их с Клэр разговоры по телефону были выдержаны в духе крайней пусто-порожности. Она щебетала, на ходу строя всевозможные планы. Тобиас безучастно слушал, как посетитель ресторана, которому долго рассказывают о гвоздях сегодняшнего меню – махи-махи, там, рыба-меч, камбала, – обо всем том, чего, как он заранее знает, он в жизни не закажет.

Словом, мы сидим в зале ожидания и ждем своих крылатых автобусов. Мой отправляется в путь первым, и, когда я направляюсь к дверям, ведущим на летное поле, Дег просит меня соблюдать хладнокровие и постараться не спалить родительский дом.

Как я уже упоминал, мои родители, Фрэнк и Луиза, превратили дом в музей Жизнь на Земле пятнадцать лет назад – именно тогда они в последний раз обновили мебель, тогда был сделан Семейный портрет. С той поры большая часть их энергии уходит на уничтожение улик, которые могли бы свидетельствовать, что время не стоит на месте.

БЕДНОСТЬ ПОДСТЕРЕГАЕТ ТЕБЯ ЗА УГЛОМ:

боязнь нищеты, исподволь перенятая в детстве от родителей, которые на своей шкуре испытали, что такое великая депрессия.

ДЕЛЕЖ ПИРОГА:

навязчивая потребность детей прикидывать в уме размеры наследства, которое оставят им родители.

СОПРИЧАСТНОСТЬ:

стремление в любой ситуации занимать сторону слабейшего. У потребителей это выражается покупкой неказистых с виду, унылых либо не пользующихся спросом продуктов. Я знаю, что эти венские сосиски – инфаркт на вилке, но они выглядели такими несчастными среди всей этой мажорской жратвы, что я просто была вынуждена их купить.

Не спорю, несколько чисто символических примет передовой культуры было допущено в дом – это, например, оптовые закупки продовольствия. Их гнусные картонные улики громоздятся в кухне, но родители ничуть не стыдятся (Я знаю, что это безвкусно, малыш, но какая экономия).

В доме есть несколько высокотехнологичных новшеств, в основном купленных по настоянию Тайлера: микроволновая печь, видеомагнитофон, телефон с автоответчиком. Что касается последнего, я замечаю, что родители, оба телефонофобы, наговаривают на него тексты с той же нерешительностью, с какой миссис Стюйвезент Фиш записывала граммофонные пластинки для капсулы времени.

– Мам, а что, если вы с отцом на этот раз плюнете на Рождество и рванете на Мауи? У нас с Тайлером уже заранее депрессия.

– Может, в будущем году, сынок, когда у нас будет посвободнее с деньгами. Ты ведь знаешь, какие сейчас цены…

– Ты говоришь это каждый год. Пожалуй, хватит вам стричь купоны. И притворяться бедными.

– Уж позволь это нам, родной. Нам нравится изображать голь перекатную.

Мы выезжаем из портлендского аэропорта в знакомый ландшафт: зеленые поля, припорошенные дождичком. Уже через десять минут все успехи на ниве духовного и психологического самосовершенствования, которых я добился вдали от семьи, испаряются либо теряют силу.

– Так вот какая у тебя теперь стрижка, сынок?

Мне напоминают: как ни старайся, для родителей я навсегда останусь двенадцатилетним. Родители искренне стараются не воспламенять тебе нервы, но их суждения как бы не в фокусе и вне масштаба. Обсуждать личную жизнь с родителями – все равно что, увидев в зеркале заднего вида один-единственный прыщик у себя на носу, из-за отсутствия контекста и контраста решить, что у тебя сыпь и рак кожи одновременно.