Филип Рот - Другая жизнь

Я очень хочу и дальше разыгрывать из себя влюбленного еврея, который обожает тебя, если только ты снова будешь исполнять роль беременной англичанки, носящей нашего будущего книжного ребеночка, который должен остаться некрещеным. Ты не можешь выбрать мужчину, не выдерживающего сравнения с человеком, которого ты любишь, даже если жалкое существование с ним гораздо проще для тебя, хотя и проигрывает в сравнении с парадоксально нелегкой, но счастливой жизнью со мной. Может быть, так говорят все стареющие мужья, когда их юные супруги внезапно исчезают посреди ночи?

Я не могу поверить, что ты серьезна в своем намерении жить наверху. Мне ненавистна мысль о том, что я должен встать на грубую, топорную и вполне предсказуемую феминистскую точку зрения, но если даже ты и не собираешься жить со мной, разве ты не могла придумать что-нибудь поинтереснее, чем возвращение к своему первому мужу? Ты намеренно упрощаешь свой образ, если, конечно, я не воспринимаю его слишком буквально, и то, что ты опять стучишься в двери своего дома, заставляет меня понять следующее: в твоей ситуации ты готова пойти на что угодно, лишь бы не возвращаться ко мне.

Теперь о том, что ты называешь пасторальными мотивами. Ты помнишь тот шведский фильм, который мы смотрели по телевизору, где показывали снятые микрокамерой эякуляцию, зачатие и все такое прочее? Это было замечательно! Сначала там было про половой акт, ведущий к зачатию ребенка, с точки зрения женских внутренних органов. У них там еще была камера, засунутая в vas deferens [140] Семявыносящий проток — парный проток, по которому сперматозоиды выводятся из придатка яичка (лат.). . Я не понимаю, как они это делают: неужели у парня был аппарат на кончике члена? Так или нет, но ты могла видеть сперму во всей красе, проходящую по канальцам, застывшую на изготовке, а затем извергающуюся из мужского органа и достигающую конца пути совсем в другом месте? Это было великолепно! Пасторальный ландшафт par excellence [141] Преимущественно, главным образом (франц.). . Как утверждается в доктрине одной из школ живописи, именно здесь зародились основы пасторали как жанра, о которой ты так любишь говорить, — здесь проявились необузданные желания людей, которые, давно покинув прибежище простоты, поместили свои страсти в идеально безопасное, простое в своем очаровании, приятное местечко. Пастораль — это родной дом вожделений. Как трогательны и умилительны эти пасторали, в которых не бывает ни конфликтов, ни противоречий! Не так-то легко понять, что это — чрево, а вот это — целый мир! Как я обнаружил в Агоре, даже те евреи, что запанибрата с историческими фактами, словно эскимосы со снегом, не в состоянии защитить себя от пасторально-розовых мифических представлений о том, какова была жизнь до Каина и Авеля, жизнь до начала раскола. Спасение бегством, возвращение к нулевому отсчету времени, дню «зеро» и к первому безупречному поселению; разламывание литейной формы, из которой вынимают грязный слиток в виде искаженной реальности нагроможденных друг на друга прошедших лет, — вот что означает Иудея для евреев, для этой воинственной, разочаровавшейся в жизни крохотной группки людей… Вот что означал Базель для больного клаустрофобией и лишенного сладострастных чувств Генри, который сидел взаперти в своем джерсийском захолустье, а также — давайте посмотрим правде в глаза — то, чем когда-то были для меня ты и Глостершир. У каждого имеется собственная конфигурация, несмотря на то что действие может происходить на фоне лунного ландшафта, или на средневековых маленьких улочках архитектурно упорядоченной старой Швейцарии, или в Англии времен Констебля [142] Джон Констебль (1776–1837) — английский художник. , среди окутанных туманом заливных лугов, — в основе всех вариантов лежит идиллический сценарий об искуплении вины посредством возвращения к стерильной бесконфликтной жизни.

С необыкновенной серьезностью мы создаем вымышленные миры, утопающие в зелени и нежные, как женская грудь, где мы наконец можем быть «самими собой». Это еще один мифологический сюжет, связанный с поиском и погоней. Подумай обо всех этих христианах, искренне верящих, что они знают все на свете лучше других; они дудят во все трубы, прославляя лик непорочной Мамочки, и поклоняются скучнейшему образу — яслям, в которых обитает Матушка Гусыня [143] Персонаж европейской и американской детской литературы — сказок, стихов, считалок и т. п. . Ты понимаешь, что значил для меня наш нерожденный младенец, который был не только фактом вплоть до сегодняшнего вечера, но также являлся идеально запрограммированным существом, моим будущим спасителем? Ты совершенно права, утверждая, что пастораль — не мой жанр, и уж конечно не жанр Мордехая Липмана, — этот вид творчества недостаточно сложен, чтобы можно было отыскать в нем единственно верное решение. Но разве я не был увлечен самой невинной и смешной идеей, представляя себя в роли стареющего папаши с воображаемым ребенком на руках, будто разыгрывал пастораль в терапевтических целях?

Что ж, теперь все кончено. Здесь прекращается пастораль, и заканчивается она в тот момент, когда возникает вопрос об обрезании. Мелкое хирургическое вмешательство ты считаешь надругательством над пенисом новорожденного, — этот акт для тебя является квинтэссенцией человеческой иррациональности, и, быть может, ты совершенно права. И то, что традиция никогда не должна нарушаться, — даже для автора весьма скептических книг, — доказывает тебе, что мой скепсис не стоит и плевка рядом с племенными табу. Но почему бы не взглянуть на это под другим углом? Я понимаю, что хваленое обрезание целиком и полностью идет вразрез с методом Ламазе [144] Фернан (Фердинанд) Ламазе (1891–1957) — французский врач-акушер, разработавший методику подготовки к родам и управления болью при деторождении. Введена в практику в 1951 г. . Теперь считается, что роды должны быть менее жестоким испытанием для женщины, и вершиной данной теории является рождение ребенка в воде, чтобы младенец не успел испугаться при переходе в другой мир. Да, обрезание пугает людей, особенно когда его совершает старик, у которого несет чесноком изо рта, но резник делает свою работу во славу новорожденного человеческого тела, и, может быть, именно это имели в виду евреи, когда совершали обряд, характерный только для еврейской нации и являющийся признаком реальности их бытия. Обрезание делает предельно ясным тот факт, что ты здесь, а не там, что ты вне чего-то, а не внутри, что ты «свой», а не «чужой». Обойти это невозможно: ты входишь в историю через мою историю и меня самого.

Обрезание — полная противоположность пасторали, и в нем заключается все то, чего в идиллии нет: оно, с моей точки зрения, укрепляет мир, который далек от единства и мирного сосуществования народов. Обрезание вполне убедительно вносит фальшь в утробную мечту о жизни, о существовании в наивные доисторические времена, в манящую фантазию, где люди живут естественной жизнью, не отягощенной измышленными ритуалами. Родиться значит потерять все. Тяжкий груз человеческих ценностей ложится на тебя с самого рождения, пометив твои гениталии особым знаком. Так же точно, как человек приписывает разные значения одному и тому же явлению, одновременно превращаясь в другое существо, я приписываю определенное значение данному обряду. Я не отношу себя к тем евреям, которые хотят дотянуться до патриархов или же подняться до уровня современного государства. Соотношение между моим еврейским «я» и их еврейским «мы» далеко не так однозначно и естественно, как хотел бы того Генри в отношении себя; у меня также нет никаких намерений упростить эту связь, размахивая флагом из крайней плоти моего сына. Прошло всего несколько часов с того мгновения, как я пытался доказать Шуки Эльчанану, что традиция обрезания по большей части противоречит моему «я». Что ж, как выяснилось, придерживаться данной точки зрения оказалось гораздо легче на улице Дизенгофф в Тель-Авиве, чем здесь, на берегах Темзы. Еврей среди англичан и англичанин среди евреев. Только здесь я понял, следуя логике эмоций, что для меня это проблема № 1. Благодаря твоей сестре, твоей матери и даже тебе самой я оказался в ситуации, которая помогла возродить во мне старое и очень острое ощущение своей исключительности, которое почти что атрофировалось в Нью-Йорке и более того, которое смогло высушить последние капли влаги, орошающие нашу домашнюю идиллию. Обрезание подтверждает, что существует понятие «мы», и «мы» — это не только «я» и «он». Англия сделала меня евреем меньше чем за два месяца, что по размышлении оказалось наименее болезненным методом. Я понял, что еврей без других евреев, без иудаизма, без сионизма, без всего своего еврейства, без храма и без армии или даже без пистолета, еврей без домашнего очага — это всего лишь неодушевленный предмет, как, например, стакан или яблоко.