Филип Рот - Другая жизнь

— Именно так, — согласилась Венди.

— Я хочу, чтобы вы работали у меня.

— Как здорово!

— Думаю, мы с вами поладим, — заключил Генри и, пока его слова не были поняты в ином смысле, быстро перешел к другой теме, развернув перед своей юной ассистенткой целый ряд новых идей, будто выказывая крайне серьезное отношение к лечению; он старался обуздать себя, прежде чем она уловит в его словах намек на нечто непристойное. Он перестраховался. — Большинство людей, как вы уже знаете, даже не думают, что рот — это часть тела. Или что зубы — тоже часть тела. Они сознательно игнорируют этот факт. Рот — это провал, рот — это ничто, просто дыра. Большинство людей, в отличие от вас, никогда не смогут объяснить, что для них значит их рот. Если они боятся зубного врача, это означает, что в прошлом они испытали ужас от посещения стоматолога, но прежде всего они испытывают страх из-за высокой значимости этого органа. Всякий, кто прикасается к нему, либо захватчик, либо помощник. Очень трудно заставить пациента думать, что ты, вторгшийся в святая святых, не завоеватель, а человек, желающий ему только добра, готовый протянуть руку помощи, — для меня это сродни сексуальному опыту. Для большинства рот — это тайна, секретное место, убежище. Такое же, как гениталии. Вы, должно быть, помните, что эмбриологически рот связан с гениталиями.

— Я это проходила.

— Правда? Отлично. Тогда вы обязаны знать следующее: люди хотят, чтобы вы нежно обращались с их ртом. Нежность в нашем деле — самое важное требование. По отношению к пациенту любого типа. И как ни удивительно, мужчины в этом плане более уязвимы, чем женщины. Особенно когда им приходится удалять зуб. Потому что потеря зуба для мужчины — тяжкое испытание. Зуб для мужчины — это мини-пенис.

— Я даже не представляла себе этого… — пробормотала она, но, казалось, ее ни капли не смутило это сравнение.

— Пошли дальше. А что вы думаете о сексуальности беззубого мужчины? Сохранится ли у него былая самоуверенность? Что он думает об этом, с вашей точки зрения? У меня был один такой пациент, очень большая шишка. У него не осталось ни одного своего зуба, но зато была очень юная подружка. Он не хотел, чтобы она знала про его вставные челюсти, потому что это значило бы, что она — молодая девушка, а он рядом с ней — глубокий старик. Она была примерно вашего возраста. Сколько вам? Двадцать один?

— Двадцать два.

— Ну а ей был двадцать один год. Итак, я поставил ему имплантаты вместо вставных челюстей, и он был счастлив, и она была счастлива.

— Доктор Векслер всегда говорит, что наибольшее удовлетворение приносит успех от выполнения безумно трудной задачи, которая заранее была обречена на провал.

Трахал ли ее доктор Векслер? Генри на протяжении всей своей практики не позволял себе ничего, кроме легкого флирта, — он не переходил границ дозволенного ни с одной из своих ассистенток, какого бы возраста они ни были: такое поведение было бы не только непрофессионально, но и отвлекало бы его от дела, что могло бы окончиться для него как лечащего врача полным крахом. Он понимал, что ему не следовало нанимать ее на работу: он был слишком импульсивен, а теперь еще более усугубил свое положение беседой о мини-пенисах, от которой его охватило неистовое желание и восстал, отвердевая, член. Удача не оставляла его все последние дни, и поскольку все складывалось отлично, он уже не мог остановиться. Он осмелел. Ну что с ним может случиться? Стопроцентно уверенный в себе, Генри даже подумать не мог о провале.

— Вы не должны забывать о том, что рот — это орган, через который к нам приходит наш первый опыт… — Он шел напролом, пристально глядя на нее.

Тем не менее прошло около полутора месяцев, прежде чем он поборол свои сомнения, касающиеся не только перехода за границу дозволенного, о чем он думал еще во время собеседования, но и ее увольнения, несмотря на то что она великолепно справлялась со своими обязанностями. Все, что он рассказывал Кэрол о своей новой ассистентке, было правдой, даже если для него это звучало как самое прозрачное объяснение причин, по которым Венди оставалась у него. «Она внимательная и чуткая, она очень мила и нравится пациентам, она умеет разговаривать с ними и тем самым оказывает мне огромную помощь: благодаря ее заботам я могу сразу приступить к работе, как только вхожу в кабинет. Эта девочка, — говорил он Кэрол, — экономит мне два-три часа каждый день».

Затем, однажды вечером, после работы, когда Венди убирала инструменты с его подноса, а Генри, как и положено, мыл руки, он повернулся к ней и, не зная, как найти выход из сложившейся ситуации, принялся хохотать.

— Послушайте, — сказал он, — давайте сыграем в игру. Притворимся, будто вы — моя ассистентка, а я — зубной врач.

— Но я и есть ваша ассистентка! — возразила Венди.

— Знаю, — ответил он. — И знаю, что я — зубной врач. Но давайте все-таки сыграем в игру «врач и его ассистентка».

— Так мы и сделали, — рассказывал Генри Натану.

— Ты, конечно, играл роль зубного врача, — предположил Натан.

— А как ты думаешь? — откликнулся Генри. — Она притворилась, что ее зовут Венди, а я притворился, что меня зовут доктор Цукерман, и мы оба разыграли сцену, будто мы оба находимся в стоматологическом кабинете. А затем мы притворились, будто мы трахаемся, и мы действительно начали трахаться.

— Весьма интересно, — заметил Цукерман.

— Знаешь, это было дико и нелепо, но от этого мы сделались как безумные, — ничего более идиотического и странного я не вытворял в своей жизни. Мы занимались этим несколько месяцев, войдя в роль врача и ассистентки, и она без устали повторяла: «Почему мы так возбуждаемся, когда делаем вид, что мы врач и ассистентка, если мы и взаправду врач и ассистентка?» Боже, как это было здорово! Она оказалась такой горячей!

Что ж, теперь все эти резвые игры остались позади, и больше никогда не будет того веселого озорства с превращениями «того-кто-ты-есть» в «не-того-кто-ты-есть» или «того-что-могло-бы-быть» в «то-что-было», — теперь осталось лишь мертвенно-суровое «то-что-есть». Этот успешный, энергичный человек никого на свете так не любил, как свою маленькую Венди, работавшую у него под боком, а Венди никогда не испытывала большего удовольствия, называя своего любовника доктором Цукерманом; она молода, она сексуальна, она в его кабинете, а он — ее босс, она всегда видит его в белом халате: он врач, обожаемый пациентами; она видит его седеющую жену с тремя детьми, которых та, крутя баранку, везет куда-то на своей машине; и пока еще его любовница не задумывается о своей талии, имеющей в обхвате всего двадцать дюймов и сулящей ему небесное блаженство. Да, встречи с Венди были для Генри сродни искусству; его кабинет, задержки после работы, супружеская измена и импотенция, думал Цукерман, были похожи на жизнь, прожитую актером на сцене во время спектакля, когда он умирает каждый раз навек. Генри перераспределил роли в своей жизни, предпочтя искусство ответственности, — к сожалению, к тому времени его окончательно заела рутина, отчего ему требовались все более долгие передышки, чтобы выжить. Он впустую растратил свой талант ради прозы обыденности, в которой он замкнул себя на всю жизнь. Цукерман испытывал безграничную горечь, думая о Генри: ну почему, почему я вел себя так глупо? Почему я вовремя не остановил его?