Филип Рот - Другая жизнь

Оттуда мы направились в бывшую усадьбу ее отца, стоявшую поодаль от всех домов в деревне, у пыльной дороги, в нескольких милях от Чадли, — высокие стены, окружавшие дом и сад, были увиты плющом. На землю опустились сумерки, и поскольку на территории усадьбы жили собаки, мы топтались у ворот, не решаясь войти, — нам хотелось выяснить, не горит ли свет в окнах. Дом был построен из того же серовато-желтого камня, что и «Падубы», а также большинство других домов в деревне, но, судя по внушительным размерам и пышному фронтону, его нельзя было спутать с жилищем бедного ткача или даже судебного пристава. За стеной начиналась узкая полоска сада — деревья подступали к высокой застекленной двери на первом этаже. Мария рассказала мне одну интересную деталь: когда она была маленькая, в доме не было центрального отопления, поэтому в каждой комнате был камин, в котором горели поленья с сентября по май; электроснабжения у них тоже не было, и они сами производили электроэнергию с помощью старого дизеля, который работал круглые сутки. В дальнем углу поместья располагались конюшни, сарай и огороженные заборчиком клумбы с розами, за ними был пруд, в котором водились утки, — летом девочки купались там, а зимой катались на коньках. А за всеми этими угодьями раскинулась ореховая роща — еще одно завораживающее душу место с опушками и прогалинами, где пели птицы, росли полевые цветы и папоротники и где сестры носились по зеленым тропкам, пугая друг друга до смерти. Все первые воспоминания Марии были поэтичны и связаны с этими лесами.

— А слуги у вас были?

— Только двое, — ответила она. — Няня для детей и одна служанка, горничная старой закалки, работавшая у нас с довоенных времен. Она была горничной еще у моей бабушки, и к ней обращались по фамилии — Бертон; она готовила на всю семью и жила с нами до самого выхода на пенсию.

— Итак, переезд в деревню для вас означал понижение статуса, — заметил я.

— Тогда мы были детьми, и для нас это ничего не значило. Но моя мать никогда не оправилась от такого удара. Ее семья с XVII века не отдала никому и пяди земли в Глостершире. Ее брат владел огромным имением в три тысячи акров, а у нее не было ничего. В наследство от матери ей достались кое-какие ценные бумаги, мебель, которой ты так восхищался, и несколько картин с лошадьми, которые тебе не удалось перехвалить: художник был явно похуже Стаббса [126] Джордж Стаббс (1724–1806) — английский художник-анималист. В основном писал лошадей. .

— Здесь мне все кажется чуждым и непонятным, Мария.

— Я это заметила еще во время обеда.

Пока Феба, подкрепившись пирожком с мясом, развлекала Джорджину, а Мария продолжала беседовать с матерью о доме в Чизике, я пробрался в угол крипты, чтобы скрыться от толпы голодных прихожан, жонглирующих бокалами для вина и рождественской выпечкой, и там лицом к лицу столкнулся с Сарой, старшей сестрой Марии.

— Мне показалось, что вам нравится разыгрывать из себя морального урода, — выпалила Сара в характерном для нее пулеметном стиле. — Вы ведете себя по-свински.

— Как это, интересно, моральные уроды могут вести себя по-свински?

— Они проводят эксперименты над собой. Например, будучи евреями, являются в христианскую церковь под Рождество — посмотреть, что там происходит, и выяснить, как они себя там будут чувствовать.

— Ах оставьте, все так делают, — дружелюбно отмахнулся я. И, чтобы она понимала, что я ничего не пропустил, медленно добавил: — И не только евреи.

— Все гораздо проще, если человек пользуется таким успехом, как вы.

— Что проще? — переспросил я.

— Решительно все, и здесь никаких вопросов быть не может. Но я имею в виду именно ваше свинское поведение. Вы достигли той степени свободы, чтобы отбросить многие условности, чтобы постоянно менять свое положение в обществе и смотреть, что из всего этого получается. Вам это нравится? Вас это возбуждает?

— Не вполне. Я не закоренелый бесстыдник-эксгибиционист.

— Но я спрашивала о другом.

— Я показываюсь на публике, лишь надев на себя личину. Я могу совершать дерзкие выходки, только если на мне маска.

— Мне кажется, наша беседа становится чересчур интеллектуальной. А какую маску вы нацепили сегодня?

— Сегодня? Сегодня я всего лишь муж Марии.

— Что ж, я полагаю, если человек известен, ему позволяется пускать пыль в глаза: это воодушевляет остальных. Джорджина у нас — экстраверт. И это многое говорит о нашей семье. Она до сих пор старается изо всех сил. чтобы все считали ее хорошей девочкой. У меня же, как вы уже, должно быть, слышали, характер неуравновешенный, а Мария абсолютно беззащитна и слегка испорчена. Вся ее жизнь была направлена на ничегонеделание. И это удавалось ей очень хорошо.

— А я не заметил.

— Ничто в мире не может обрадовать Марию больше, чем чек на огромную-преогромную сумму.

— Ну, тогда все просто. Я буду давать ей чек на кругленькую сумму каждый день.

— Вы хорошо разбираетесь в женских тряпках? Мария обожает, когда мужчины помогают ей выбирать одежду. А мужчины готовы помогать ей во всем. Надеюсь, вы готовы к этому. Вам нравится сидеть на стуле посреди магазина, пока какая-нибудь дамочка крутится перед вами, вопрошая: «Ну как? Что ты скажешь об этом?»

— Все зависит от магазина.

— Да? А какие универмаги вам нравятся? «Селфриджес»? [127] Крупнейший универмаг Лондона. Расположен на Оксфорд-стрит. Основан в 1909 г. и назван по имени владельца Джона Селфриджа. А Джорджине нравится держать лошадь в Пюстершире. Она совсем не такая, как мы. В ней живет типичная английская заносчивость. Вчера она участвовала в соревнованиях. Скачки — это очень важное спортивное событие. Знаете, что это такое? Ну конечно же не знаете. От этого тошнит физически, настолько это страшно. Высоченные барьеры. Настоящее безумие, но англичане в восторге. В любой момент лошадь может упасть, и ты разбиваешься насмерть, сломав себе шею.

— Да, конный спорт — опасная штука.

— Просто сумасшедший дом, — согласилась Сара. — Но Джорджине нравится.

— А вам что нравится?

— Что мне нравится больше всего? Что ж, тем, что мне больше всего нравится, я заниматься не могу, сейчас мне это не потянуть, и потому в ближайшем будущем я не возлагаю на это никаких надежд. Это то, чем занимаетесь вы, а также моя мать. Но у писателей очень трудная жизнь, трудней и представить себе невозможно.

— Есть и более тяжелые профессии.

— Не разыгрывайте из себя скромника. Вы думаете, что ваши страдания заставляют людей восхищаться вами. Говорят, если ты познакомишься с писателем, тебе становится гораздо сложнее ненавидеть его творчество, — проще было бы взять его произведение, открыть, а затем швырнуть изо всей силы через комнату.