Разипурам Нарайан - В ожидании Махатмы

В приемной не было ни души — на полу лежал ковер из кокосовых волокон, а на низенькой табуретке стоял горшок с декоративным растением. Похоже, здесь никто не жил. Шрирам прошел в следующую комнату, которая тоже оказалась пуста. Он откашлялся и потоптался на месте, чтобы дать знать о своем присутствии.

— Кто там? — окликнули его.

Голос был Джагадиша.

Шрирам ответил:

— Тюремная пташка.

Он обрадовался, что наконец-то нашел в этом мире кого-то знакомого. Фотограф вышел из лаборатории и подошел поближе, вглядываясь в лицо гостя. Он, видно, работал близко к лампе и не сразу понял, кто пришел.

Подойдя ближе, он воскликнул:

— Ты? Когда тебя выпустили? Жаль, я не знал! А я-то думал, куда это ты запропастился? Ты где был? Они нам не говорили, где ты находишься. Если б я знал, что ты сегодня выходишь, я бы устроил тебе у ворот торжественную встречу с цветами и гирляндами. Горе в том, что страна еще полностью дезорганизована. Но я никого не виню. Государство наше молодое, прямо младенец, многое еще надо делать, но мы должны радоваться, что теперь мы правим страной сами и что над нами нет никаких иностранцев. Надо радоваться, что происходят перемены, и никого не винить в ошибках.

— Ты хочешь сказать, что нам надо радоваться, что теперь ошибки совершаем мы сами? — спросил Шрирам, к которому отчасти вернулась склонность к противоречию.

— Нет, ты только задумайся: там, где раньше восседали высокомерные вице-короли, сейчас сидят Неру, Патель и все остальные! Помнишь, как Черчилль называл Махатмаджи «голым факиром»? А теперь Голый Факир все решает, представляешь?

Он говорил с воодушевлением.

— Конечно, ошибки неизбежны, всюду будут просчеты, но мы не должны их преувеличивать.

У него язык заплетался от волнения.

— Если бы ты вышел из тюрьмы раньше, мы бы надели на тебя гирлянды цветов в День независимости и понесли на руках. Жаль, что ты задержался. Вот было торжество!

Джагадиш усадил Шрирама на широкий диван, положил ему на колени тяжелый альбом, устроился рядом с ним и стал переворачивать страницы.

— Как фотограф я горжусь этим альбомом, — заявил он. — Будущие поколения никогда не обвинят меня в небрежении. Я сделал все, что мог. Вот полная история нашей борьбы и венчающий ее День независимости.

Шрирам нашел в альбоме различные фотографии самого Джагадиша с подписью: «Скромный солдат». Была там и фотография разрушенного храма, где жил и трудился Шрирам. Джагадиш снабдил ее подписью: «Один из подпольных штабов Армии независимости». Шрирам поворачивал страницы альбома, который и вправду подробно документировал движение за независимость.

Джагадиш даже вклеил туда снимки тюрем и их внешнего вида. Были там и фотографии заграждений из колючей проволоки. Вообще, впечатление оставалось весьма романтическое. Ложной скромностью он также не страдал. Главным создателем независимой Индии, главным организатором изгнания британцев из Индии, был он сам. Он включил в альбом и несколько уличных сцен. На всех домах и лавках Мальгуди развеваются флаги, по улицам идут демонстранты, они играют на музыкальных инструментах и поют. Всюду цветы. Огромные толпы шагают по городу. Джагадиш взирал на все эти сцены с гордостью. Он чувствовал, что его труды на благо обществу не пропали даром.

— Да, — говорил он, — а что я имею после того, как столько трудился и рисковал? Что, меня сделают министром? Никакой надежды, сэр, этих местечек другие добиваются. Даже если я выдвину свою кандидатуру, кто меня знает? Разве парламентская комиссия выберет меня кандидатом? Никакой надежды, сэр, вот почему, чем бы я ни занимался, я никогда не бросал своей камеры и мастерской. Их у меня никто не отнимет.

В голосе у него прозвучала нотка сожаления, но почему — Шрирам не понял.

— Но ведь ты сам сказал, что мы еще пребываем в младенческом состоянии.

Это была убедительная формула, удобная, приятная, можно было не задумываться о том, что она означает и почему употребляется.

— Верно, верно, — согласился фотограф. — Я не жалуюсь и не ворчу. То, что я сделал, я сделал с превеликим удовлетворением. Об этом я не тревожусь. Я просто говорю, что в этих фотографиях я запечатлел все, что мы совершили, и только.

Фотографий было огромное множество. Шрирам начал быстрее листать альбом.

Его охватила скука. Фотографии были похожи одна на другую. Еще и еще демонстрации. Еще и еще люди. Флаги. Плакаты, изображения национальных вождей, снова люди. Во всем этом была некая монотонность, которую он не мог больше выносить. Он все быстрее листал альбом. Вот и последняя страница: Джагадиш подымает флаг на каком-то публичном сборище.

Шрирам отложил альбом и спросил:

— А как тебе удавалось снимать самого себя?

— Уместный вопрос! Кто мог снять фотографа? Догадайся, как это делается. Ты думаешь, я себе на спину камеру укрепил, чтобы самого себя всюду фотографировать?

— Не исключено, — отвечал Шрирам, который быстро терял к этому всякий интерес. Он не желал больше ни смотреть на фотографии, ни слушать о них. Снимки с празднованием Дня независимости его раздражали. Он чуть не сказал: «Если б я только знал, к чему все это сведется! Не для того я писал на стенах «Уходите!» и устраивал крушения, чтобы дать фотографу материал для альбома!»

Он решил, что не будет больше смотреть снимки.

— У меня еще есть три альбома. В них отражена другая стадия нашей борьбы, — сказал меж тем Джагадиш.

И протянул руку, чтобы снять их с полки.

Но Шрирам перехватил руку.

— Нет, — сказал он, — не сейчас. У меня голова болит. Я больше смотреть не буду.

Мысль о том, что надо будет снова глядеть на толпы, флаги, собрания, привела его в ужас.

Джагадиш возразил:

— Хорошие фотографии — лучшее средство от головной боли. Это недавно установил один американский ученый.

— Я завтра их посмотрю, — пообещал Шрирам.

— Что ж, ладно. А знаешь, о чем я больше всего сожалею?

И он помолчал, давая Шрираму время догадаться, а потом продолжал:

— Что у меня тогда не было кинокамеры. Если б только она у меня была, я бы тебе все, что ты пропустил, показал. Все события прошли бы у тебя перед глазами. Вот это вещь! Если бы я за свои снимки брал, как другие фотографы, я бы уже имел самую большую кинокамеру. Но, увы, у некоторых из нас есть совесть!

Джагадиш разочаровал Шрирама: он казался таким замечательным подпольщиком, умным, четким, целеустремленным. А теперь несет всякий вздор. Видно, мирный воздух ему вреден. «И с чего это я выполнял его приказания?» — подумалось ему вдруг.

Джагадиш даже не поинтересовался, как ему там было в тюрьме, и это тоже огорчало.

— Тебя полицейские схватили? — спросил Шрирам.

— Меня? Ну нет, откуда ты взял? Они не знали, где меня искать. Я от них скрылся. Когда ты уехал, я поселился в том храме. Ты разве не видел его на первой странице? Заметил, какую я сделал к нему подпись?