Джойс Оутс - Исповедь моего сердца

— Не волнуйтесь, — с откровенным сарказмом цедит Абрахам, — я и цента не потратил из драгоценных заработков Дэриана. Это ружье я честно выиграл в покер в Пэ-де-Сабль.

От своего друга Аарона Дирфилда Дэриан узнает, что местный люд перешептывается, будто где-то в усадьбе у Абрахама Лихта закопаны «миллионы долларов». Потому что до того, как рухнули банки, он успел снять со счетов все свои богатства.

— Богатства! — грустно усмехается Дэриан. — Если бы. Отец был бы горд, узнай он, что про него рассказывают такие небылицы.

24 октября 1929 года, в тот самый злосчастный день, когда начал стремительно обрушиваться рынок ценных бумаг и который впоследствии окрестили «черным четвергом», Абрахам Лихт в обществе еще четырех финансистов с Манхэттена пребывал в Майами, размышляя на берегу океана о перспективах новых вложений. При первом же сигнале тревоги все сели на арендованную «сессну» и полетели на север, где выяснилось, что дела обстоят не так плохо, как можно было судить по биржевым бюллетеням… богатейшие игроки, собравшись на тайную встречу в доме Моргана, договорились сформировать резервный фонд (составивший, как выяснилось позже, 240 миллионов долларов) для поддержания курса акций. На следующий день было продано не более половины от вчерашнего объема, и общее настроение заметно улучшилось, пусть до полного оптимизма было еще далеко; посоветовавшись сам с собою, Абрахам Лихт решил не впадать в панику, хотя потерпел убытки по всем позициям: акции «АТ и Т» упали на 18 пунктов, «Бетлехем стил» — на 23, «Кенникотт коппер» — на 30. Самое последнее приобретение — акции «Электровижн», компании по электронным разработкам, базирующейся в Рутерфорде, Нью-Джерси, и успешно занимавшейся разработкой новых потрясающих способов одновременной передачи на дальние расстояния радио- и видеосигнала (как на киноэкране) — «настанет день, и мы войдем в каждый американский дом, принося акционерам баснословные доходы», — пошло прахом. Компания трагически рухнула и через несколько недель вообще сошла со сцены, что повлекло самоубийство ее исполнительного директора; но «Формула Либкнехта», известная на рынке просто как «Либкнехт инкорпорейтед», удерживала свои позиции. «Если не трусить и не продавать свои акции по дешевке, а дождаться, пока рынок оживится и все вернется на круги своя, что наверняка рано или поздно произойдет, я ничего не потеряю». Газеты уже трубили, что кризис позади. А правительство обнародовало специальное коммюнике, согласно которому никакого «кризиса» вовсе не было — просто «рыночная истерия», спровоцированная неизвестной причиной. И только дураки, не имеющие никакого финансового опыта, рванулись в банки закрывать счета…

День, потом еще один прошел на Уолл-стрит спокойно; там царил сдержанный оптимизм; курс акций, принадлежавших Абрахаму, держался на одном и том же уровне, а акции «Стандард ойл» даже поднялись в цене. Министр финансов заявил, что «никогда еще национальная экономика не обнаруживала таких признаков здоровья…», на снимках в газетах Джон Д. Рокфеллер-старший и его сын деловито скупали акции… Финансисты — знакомые Абрахама, изрядно подогретые выпитым, хвастали, будто «держат ситуацию под контролем».

Наступило воскресенье: Нью-Йорк вздохнул с облегчением — чертова биржа по воскресеньям не работает.

Но за воскресеньем последовал, увы, понедельник… Решив с утра продать акций на три миллиона долларов, Абрахам обнаружил, что рухнул в пропасть практически вместе со всеми своими соотечественниками: на бирже продано девять миллионов акций, еще четыре за ее пределами, внебиржевыми маклерами, общие убытки превысили 10 миллиардов долларов.

Десять миллиардов!

— Этого не может быть, — беспрестанно повторял Абрахам, обращаясь к встревоженной жене и к собственному отражению в зеркале. — Этого просто не может быть.

Подобно многим другим биржевым спекулянтам, Абрахам частенько предавался мечтам о какой-нибудь финансовой катастрофе, которая, разорив большинство, не затронет лишь его и еще несколько предусмотрительных игроков, позволив им, напротив, неслыханно нажиться; но никогда и представить себе не мог катастрофы, в которой окажется всего лишь одним из сотен тысяч сметенных чудовищным ураганом.

На следующее утро подтвердились худшие опасения Абрахама: всеобщее столпотворение, ужас, паника — настоящая Паника! Выпученные глаза, отвисшие челюсти, кишки, выворачиваемые наизнанку; ничего похожего до той поры не случалось нигде в мире — шестнадцать миллионов акций продано на бирже, еще семь — на улице , за несколько часов ухнули тридцать миллиардов долларов. Тридцать! «Кенникотт коппер» перестала существовать. Акции «Коул моторз» упали на шестьдесят, семьдесят, девяносто пунктов. От «Вестингауса», компании, в которую Абрахам вложился всего месяц назад, осталась всего треть. За ней последовали — «АТ и Т», «Бетлехем стил», «Мексикан сиборд», «Флайшман йист», «Пан-Америкэн вестерн», «Либкнехт инкорпорейтед»… «Лихта больше нет! — с диким хохотом вопил Абрахам, продираясь сквозь ревущую, рыдающую, беснующуюся толпу незнакомых людей, заполнивших помещение фондовой биржи. — Словно его никогда и не существовало».

И все же судьба оказалась к нему милосердна, избавив его от позора упасть прямо на улице, как случилось со многими.

А когда он все же потерял сознание на следующее утро, то очнулся под присмотром жены; Розамунда, женщина, закаленная всей своей предшествующей жизнью, женщина, которой не раз назначала свидание Смерть, сразу же вызвала «Скорую», которая отвезла парализованного, с пепельным лицом мужчину, отца ее крохотной дочурки, в пресвитерианскую больницу «Коламбия».

Разгар лета. Облачившись в модный ослепительно белый льняной костюм и шляпу-панаму, Абрахам Лихт отправляется в Мэнитоуик, поездка занимает весь день. В кармане у него, подтверждая серьезность намерений, 800 долларов, он исполнен решимости добыть еще, но, оказавшись на месте, к своему ужасу, узнает, что все лошади пали!.. Сгорели заживо, все девять, в пожаре, когда за несколько дней до того в конюшню ударила молния. (В Мэнитоуике пожар считают «подозрительным», ибо все лошади были застрахованы на большую сумму.) Но Абрахам Лихт потрясен. Лошади пали? Девять прекрасных чистопородных английских рысаков пали?! И ни один не уцелел?

Вернувшись в Мюркирк, он уклоняется от поцелуя молодой жены, потому что вся его одежда пропахла горелой плотью и паленой лошадиной шерстью — ужасным запахом умирающих в агонии животных.

Дрожащими пальцами он вытаскивает из кармана 800 долларов и возвращает сыну.