Сергей Магомет - Записки Степной Волчицы

— Ничего странно. И никаких загадок. Всё довольно просто, — улыбнулся он. — Если тебе интересно, я расскажу. Только сначала давай еще немного потанцуем.

Мы снова смешались с толпой. Он заключил меня в объятия. Всё было так непостижимо и противоречиво. Он гладил меня по плечам, спине. Я даже не понимала, ласкает ли он меня, как женщину, или это своего рода дружеский жест. По правде говоря, мне, счастливой и воспарившей, это было всё равно.

— Мне действительно необходимо, — говорил мне на ухо Стива, — чтобы меня любили женщины. Не удивляйся, но путь, который я выбрал, это предполагает. Женская любовь должна помогать мне двигаться вперед к цели!.. Странное дело, но ты как нельзя кстати припомнила о Христе и о женщинах, которые его окружали. Можешь ты, например, представить, чтобы они ревновали Иисуса друг к другу?

— Почему бы и нет? Женщины есть женщины.

— Нет-нет! В том-то и дело. Их любовь не препятствовала, как это часто бывает, а наоборот, помогала ему двигаться к своей необыкновенной цели…

Уже нисколько не смущаясь, я открыто любовалась им. О да, в нем было что-то возвышенное, одухотворенное. Почти поэтическое. И в то же время — такое земное и осязаемое. Во всяком случае, никаких признаков будущего пророка или мессии я в нем не находила.

Постепенно мне открылась вся его история — вся его простая душа и необыкновенная идея.

Стива родился и вырос в этом маленьком провинциальном подмосковном городишке, — прославившегося в последнее время разве что окружавшим его старым дачным поселком с необычайно вздорожавшей землей. Впрочем, в собственности у семьи Стивы никакого участка не было, поскольку проживала семья в обыкновенной пятиэтажке. Пара грядок, которые местные жители самозахватно разбивали за погребами во дворе и до сих пор традиционно засаживали картошкой. Мать всю жизнь проработала приемщицей на почте, дружила с библиотекаршей и регистраторшей загса, и, в принципе, могла считаться частью местной интеллигенции. Тем более что была замужем за учителем физики и математики, в местной же школе. Правда, муж бросил ее много лет назад, еще в начале перестройки, сначала занявшись бизнесом, а затем отправившись не в то на землю обетованную, не то в места не столь отдаленные. Мальчик пробовал искать отца через популярное телешоу — да разве сыщешь того, кто отправился, сам не зная, куда, искать то, не зная, что. Но гены брали свое. Еще в детстве маленький Стива увлекся точными науками. Популярные книги известного ученого-физика стали для него настольными. Не то чтобы он был вундеркиндом, но мальчиком считался необычайно способным. Даже братки с цементного завода его не трогали, считая чем-то вроде местной достопримечательности и прозвав почему-то «химиком». Благодаря маминым хлопотам, на последние гроши нанимавшей ему репетиторов, а также поддержке библиотекарши и регистраторши, Стива смог поступить в ближайшую физмат-школу, которая находилась за несколько станций от городка, успешно ее закончил и даже поступил в МГУ. К сожалению, чтобы получить место в университетском общежитии, не добрал сколько-то там баллов и всё время учебы был вынужден мотаться из Подмосковья в Москву. Денег, чтобы снять жилье в столице, у бедного провинциала естественно не было, а способностей (или хотя бы как у отца тяги к бизнесу) он не обнаружил. «Пирамид» не строил, в компьютерных фирмах не шабашил. Не выбился он также в особо выдающиеся студенты, но числился твердым хорошистом. Несмотря на скромные успехи, он посвятил всего себя изучению горячо любимой им фундаментальной физики. По складу характера он был одиночкой, фанатиком, раз и навсегда избравшим свое дело. В отличие от записных университетских гениев-вундеркиндов, свою главную, сверхтщеславную мечту Стива прятал глубоко в душе. Да и то правда: сколько их уже, таких гениев, видели гранитные ступени университета! Чуть не каждый молодой человек, переступающий порог физфака или мехмата, так или иначе рассчитывает создать собственную всеобщую теорию мироздания. Это как минимум. А как максимум — познать абсолютную истину. Самое главное, что по окончании университета Стиву оставили на кафедре аспирантом-стажером, причем не у кого-нибудь, а у его кумира-профессора. Правда, душевно-близкие отношения с профессором не сложились. Да и не тот человек оказался сам профессор — желчный, замкнутый, — классический «сухарь». А вскоре, как известно, у профессора произошел прискорбный душевный и творческий надлом, который нанес Стиве может быть даже большую травму, чем самому кумиру. Нужно также принять во внимание нищенское, совершенно выморочное состояние современной российской науки. Ведь само по себе изумительно, что российская земля еще продолжала рождать подобных ему «невтонов». Кстати, вот что любопытно: последнее время нигде ничего не было слышно о состоянии и перспективах фундаментальной науки. В отличие от прошлых лет, когда что не месяц, то объявляли о грядущих грандиозных открытиях. С чего бы это? Одно из двух — либо наука действительно себя исчерпала, либо была близка такому величайшему прорыву, что о нем пока предпочитали умалчивать.

Итак, какие перспективы открывались перед молодым ученым? Гнить на родной кафедре или в каком-нибудь фундаментальном институте, которым руководит какой-нибудь несостоявшийся нобелевский маразматик? Свалить на Запад, чтобы оказаться в положении раба, негра-интеллектуала, пашущего на «дядю»? Протирать штаны и гробить зрение за компьютером, роясь в интернете, собирая жалкие крохи знания? А может быть, отправиться обратно в родной городишко, чтобы повторить судьбу сонмов безвестных Циолковских и Кулибиных, считаться городским сумасшедшим, юродивым и в результате удостоиться чести быть похороненным в общей могиле? Впрочем, там и без него таких уникумов уже было пару штук, жены и дети от них давно разбежались, а цыгане порасстащили оставшиеся вещи.

Не в том, конечно, пафос! Кем именно его будут считать профаны-обыватели, Стиву волновало меньше всего. Комплексами «кухаркиного сына» он никогда не страдал. Погибнет, останется невоплощенной его мечта — вот что ужасно! Собственно, создание всеобщей теории мироздания было даже не мечтой — а вполне реальной задачей.

Поначалу ситуация представлялась ему совершенно безнадежной. Жалкий итог жизни профессора как нельзя убедительнее свидетельствовал об этом. Даже ученый такого уровня (то есть с определенными техническими и организационными возможностями) неизбежно оказывался в положении по сути тех же нищих, побирающихся Циолковских-Кулибиных, которым вечно не хватает нескольких несчастных рублей на покупку линзы для телескопа или жести для сопла. Что остается ученому? — униженно клянчить у нуворишей. Между тем сильным мира сего непонятны, зачастую даже смешны, проблемы ученого человека, исследователя, стремящегося к цели неведомой никому, кроме него. Посторонний наблюдатель не в состоянии увидеть и оценить странных и, мягко говоря, экстравагантных идей, которыми живет гений.