Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна

Вокруг Арсения Петровича над крышей мерцали яркие огоньки. Пред ним были только серые дома, а чуть дальше — нездешним солнцем освещённая дорога и тёмный ночной лес.

"Господи, прости меня, грешного, — шептал Арсений Петрович. — Укрепи меня, Господи".

Вдруг он услышал, как внизу кто-то бежит по улице.

"Ой, это за мной, — подумал Арсений Петрович. — Господь внял моим молитвам".

Он рванулся мимо темных окон к мостовой. Какая-то фигура поворачивала за угол. Арсений Петрович полетел за ней. Сияние, исходившее из него, отблесками ложилось на стены домов, и, когда он пролетал мимо, они становились золотистыми.

Он никого не догнал и за следующим поворотом. Кто-то плутал узкими улочками, постепенно двигаясь к окраине. Арсений Петрович видел, что это совершенно точно живой человек, только очень маленького роста.

Через какое-то время они достигли границы города. "Ну, всё", — увлечённый погоней, чуть злорадно подумал Арсений Петрович, — этот-то дом последний. Дальше только поле. Куда-то ты теперь подашься?"

Фигура скрылась за углом. Через несколько мгновений там же был и Арсений Петрович.

Над пшеничным полем низко висело сумеречное солнце. Оно не двигалось. Вертикально вниз с него спускался тёмно-синий луч. И к этому-то лучу Ибежал, раздвигая руками колосья, маленький мальчик, лет десяти, не больше. Двигаться здесь ему было тяжело, и поэтому Арсений Петрович без труда нагнал его. Мальчик почему-то тут же заметил золотистый бублик, остановился и, задыхаясь, заголосил.

— Послушайте! Пойдёмте со мной! Как хорошо, что я вас встретил! Я боюсь один. Я так туда не хочу. Пойдёмте!

Арсений Петрович отпрянул. Луч, словно прожектор, сместился в их сторону.

— Не уходите! — кричал мальчик. — Так ведь правильно! Но я боюсь один. Вам ведь тоже туда.

Синий луч был всё ближе.

— Вы же из нашего церковного хора. Я вас знаю. Я вас всё время встречал в церкви.

Арсений Петрович дал задний ход.

— Подождите! Ведь вместе не страшно. Страшно только одному, — кричал мальчик. — Ведь ждут. Он нас ждёт.

Шар над их головами переливался зелёным. Арсений Петрович отлетел метров на пятьдесят от луча и мальчика.

— Не оставляйте меня. Я целую ночь ждал. Я не выдержал, побежал, думал, тут ещё кого-нибудь встречу. Я верю…

Синий луч коснулся его плеча, и тело стало терять свои очертания. На том месте, где только что стоял мальчик, тихо колыхался туман, медленно поднимаясь по лучу к тёмному солнцу.

На максимально возможной скорости Арсений Петрович мчался к югу.

…Земной рассвет не принёс ему облегчения. Остаток ночи он просидел рядом со своим мёртвым телом, и лишь когда дом наполнился людьми, на все лады восхваляющими Арсения Петровича, ночные впечатления чуть притупились.

Привычно прочитав утреннее правило, Арсений Петрович стал молить Господа, чтобы тот избавил его от необходимости дотрагиваться до синего луча, но чем настойчивее проговаривал он слова молитвы, тем с большей безнадёжностью понимал, что коли Он предлагает ему такой путь (а в том, что это Его воля, Арсений Петрович не сомневался), то никто не вправе отказываться от предложения.

В этот день его отпели, а ночью все повторилось вновь — солнце мёртвых, синий луч на безжизненном поле, туман, струящийся по улицам, исступлённые молитвы, дикий страх.

Через два дня его похоронили. После смерти душа его пребывала в постоянном бодрствовании, и поэтому ночи превратились в один бесконечный кошмар.

Несколько раз он встречал по ночам других людей — многих он знал как достойнейших слуг Божиих, — они шли напрямую и становились туманом, сотни раз он давал себе обещание, что и сам завтра сделает это…

Но прошло много лет…

И когда подчинил Амаль-хан всю землю, моря и горы власти своей (ибо владел он мечом волшебным, от отца — Эчилая — ему доставшимся), то встал он посреди мира и воскликнул: "Эчилай! Отец! Завершил я дело твоё. От края до края — всё — мое, как было бы твоим, будь ты жив, а чьим будет завтра?"

И что-то с той стороны Вселенной голосом тёмным поведало Амаль-хану: мало властвовать над твердью и морем, власть над временем — истинная сила хана, а дать её может песок золотой, что в часах вечности пересыпается.

И призвал все силы нездешние Амаль-хан, и унижался, и грозил, и просил, чтобы перенесли его к часам вечности, ибо смертным путь туда закрыт. И существо с голосом тёмным вырвало его из мира и забросило — выше неба — в обитель Хранителя Часов.

Стар был Хранитель. Раз в триллион лет переворачивал он Часы, давно позабыв о времени, и не боялся ничего. Ибо каждый, кто рискнул бы Часов коснуться, тут же маленькой звёздочкой на небе оборачивался.

Знал это Амаль-хан. Но слишком верил он мечу своему волшебному, ниже низкого добытому, что просто отмахнулся от Хранителя, подскочил к Часам, размахнулся и силой нечеловеческой обрушил меч на них. И тут же не стало ни Амаль-хана, ни меча его волшебного, только засияли в небе новых тринадцать звездочек (потому что меч двенадцать таких Амаль-ханов стоил). Усмехнулся Хранитель вечности и пошёл отдыхать во дворец свой, из лунного света скроенный.

Стар был Хранитель вечности. Не заметил, что дали часы трещинку малую. Всего одна песчинка за один переворот могла просыпаться. И стал наш мир постепенно становиться ничьим — всё меньше песка оставалось в Часах у Хранителя вечности.

И понаползли из всех щелей существа серые и заполонили цветущие долины дорогами, машинами и печатными станками. И люди обмельчали, и глаза их потускнели, и неверие было разлито в воздухе.

Раз в триллион лет одна песчинка падала на землю. Если поймать её в воздухе или поднять с земли и снова подбросить к небу — подхватит её эфир невидимый и на место, ей полагающееся, вернёт.

Все песчинки падали в одно и то же место — озерцо крошечное в скале гранитной. Триллионы лет прошли, горы опускались и поднимались, а скала всё на том же месте покоилась. А дно озерца давно уж золотым стало.

Теперь там часто бывают люди. Не могут они спокойно жить и радоваться, мотает неприкаянно, гонит стадо буйволов к пропасти.

Вот-вот, сегодня, а может быть завтра, найдут они это озерцо в скале. А песок — он — по-людски — простое золото. И соберёт его какой-нибудь вельможа, и отольёт из него слитки, а их сколько ни подбрасывай — эфирный ветер не подхватит. И серый туман так и будет струиться из забытых уголков никчёмного нашего мира.

Если ребёнок, ухватив полную пятерню золотистого песка, лёгкой рукой подбросит его к небу и радостно засмеётся…

Он вбежал — как всегда, неряшливо одетый и непричёсанный — и с порога затараторил: