Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна

— Пишите на моё имя — Тваштар Прекраснорукий, или Праджапати, или Брахма, появившийся из золотого яйца в вечном океане, или Яхве, или африканский Моримо, но лучше — просто Птах. — Днепропетровская область, город Кривой, Рог…

Ефим адрес переписал в записную книжку, Маша тоже. А голубую салфетку они надежно спрятали в коробку из-под конфет.

Так и получилось, что Ефим Фишкин, инвалид от рождения, в свои двенадцать лет уже располагал ответом на основной вопрос философии — о цели и смысле жизни. Он делал самое важное дело, какому может посвятить себя человек, — собирал сокровища на Небесах. Он учился мечтать, озирал мир в поисках предметов мечты.

Птах знал, что не всё вышло плохо, некоторые вещи у него вполне сложились. Безусловной удачей был декор земного шара. Ефиму тоже нравилась природа, и он писал учителю: "В моём Раю все растения, птицы, звери и мошки. Но живые существа не едят друг друга. Если им нужно есть, они находят небесную манну. Это так просто! И как Вы сами не придумали?"

Потом он послал ещё письмо: "Но только я буду Там здоровым, буду везде легко носиться и летать". Ефим сомневался насчет птичьих крыльев: слышал, когда близко пролетала птица, как скрипят маленькие её крылышки, как тяжело и учащённо она дышит. Может быть, пусть крылышки будут на ногах, как у Гермеса?

Кроме Ефима и Маши, письма Хухрикову стали посылать ещё некоторые: медсестра Тома, делавшая Ефиму физиотерапию, студент из Строгановского художественного училища, в котором Ефим в своё время учился, и театральный режиссёр, с которым однажды познакомился. И нескольких приобщила Маша.

Всегда существовали люди, призванные осуществлять связь мира дольнего с миром горним, — солдатики искусства. Адепты неподдельной религии — потому что «религия» и есть по-гречески «связь», — они на Земле отстаивали суверенитет неведомого мира, "в сознании минутной силы, в забвении всесильной смерти" сражаясь и с собственным отчаянным неведением. А всё потому, что их связь с миром горним была безадресная, как вопль в пространство, который только иногда достигает ушей Небес. А пишущие Птаху владели настоящим адресом!

Они знали, зачем живут. Им не нужно было биться на два фронта: с собственным сомнением и с прагматизмом черни. Они спокойно работали в преддверии будущего. Инструментами служили — бумага, магнитная плёнка, просто мысль, лишь бы она была отмечена печатью желания. Прикидывая различные варианты обустройства вечности, они усердно трудились и не печалились ни о чём. Свободная от безнадёжности, мысль их распространялась в светлую сторону бесконечности, развиваясь иногда в монументальные плоды синтеза искусств. Театральный режиссёр поставил целую райскую феерию.

Только медсестра Тома не умела рисовать и не знала, о чём мечтать.

У Томы были нежные руки, мягкий голос, она величала пациентов «голубчиками». Один взгляд на неё — даже из дальнего угла через всю процедурную — заставлял Ефима съёживаться, как от боли в животе. У вальяжной, цветущей, светлой не получалось составить сколько-нибудь цельную картину Рая. Она переживала и боялась пустоты. Ефим носил ей конфеты, открыл тайну Птаха, а потом стал придумывать для неё Рай — во время обогрева больной ноги лампами.

— Прежде всего — дом. Потом — природа, инфраструктура и прочее. И можно заселять дом.

— Голубчик, а если я забуду что-нибудь — ведь сколько нужно мелочей?

— Прежде всего — придумай дом.

— Голубчик, а если я ошибусь, что тогда?

Безусловно, обосноваться в доме навечно — не то что на жизнь. Выбирать нужно тщательнее. Самому Ефиму нравились особняки Шехтеля, но почти никогда нельзя было осмотреть их изнутри, так как в этой жизни их выбрали себе недоступные люди. "В мире дольнем каждый чудесный дворец существует однажды в камне и несчётно в мечтах. В мире горнем все мечты приобретут каменную плоть. Там каждый получит в меру своих желаний, и не станет зависти".

Ефим пробовал сам сочинять и рисовать внутреннее устройство вожделенных особняков, но он был всего лишь дизайнером, он не знал сопротивления материалов, а в архитектуре просчёты недопустимы. Но потом Ефим сообразил и сразу же позвонил, объяснил Томе, что можно напридумывать разные дома и переходить из дома в дом — Там времени хватит испробовать каждый, Там уместятся все фантазии, гораздо больше, чем можно нагородить здесь, Там место — обширное и объёмное, так что если где-нибудь пол окажется крив — не страшно.

Ефим объяснял Томе: можно просто запечатлевать свои хорошие минуты — те, которые, сверкнув одним боком, сразу исчезают. А Там минута в силах приобрести любую длительность, — реально, остановиться и отдохнуть. Так делали египтяне — ведь не всё, что они делали, было зря. Внутри гробниц они изображали идиллические картинки: прогулки, праздники, домашние посиделки — самые прекрасные и яркие минуты своей реальной жизни, чтобы минуты и душа Ка воскресли вместе, чтобы душе среди этих минут проводить Вечность. Он приносил Томе художественные альбомы, понукал её посещать выставки и особенно Природный зал — в поисках мечты.

Ефим сочинял много, его Рай всё расширялся и превращался в целое царство, окружённое океанами, раскинувшееся на совершенно особой планете, в центре собственного мироздания. Ефим был Фантазией мира, космическим инженером. Он возделывал беспредельный мир, которым собирался владеть, как огородник грядками. Он собирался приглашать друзей не в дом свой, не на выставку своих произведений, и даже не на свой спектакль, а в свой мир. Он надеялся угодить многим. Он предвкушал восхищение Хухрикова. Учитель так великодушен! Он не сумел изготовить сколько-нибудь приемлемый для своих тварей мир, не сумел даже их самих выполнить без изъянов, но сумел привить им свою творческую способность, божественную черту. И теперь любая самая ленивая и косенькая мечта продавщицы — уже залог её будущего. Но слюнявая, вонючая, со спущенными чулками обитательница дурдома исполняет данное предназначение лучше: мечты её могут быть ярче, чем у самого Птаха. Страдание разъедает душу, но созидает фантазию.

Маша, девочка с набором голландских кисточек, выросла сутулой, рыхлой, бессловесной. Зеленовато-серые тусклые волосы она собирала в растрёпанный хвост, лицо сохранило землистый оттенок детства, а под подбородком и на щеках пробилась довольно густая серая щетина. Маша часто звонила и рассказывала своим тихим густым баском, что нашла и что послала. Она торопилась. Но однажды сказала:

— Всё, что я намечтала, — прекрасно, но я не хочу ничего этого больше. Я вообще не хочу быть человеком, а только прозрачным озером. И чтобы свет кругом и тишина. Сбудется?

Ефим не знал, сбудется ли, но ему не понравилась такая выдумка.