Салман Рушди - Флорентийская чародейка

Проснувшись на девятый день живым и невредимым, Аго не испытал ни малейшего облегчения. «Живому мертвецу хуже, чем просто мертвому, — сказал он Макиа, — потому что живой мертвец способен чувствовать боль оттого, что сердце его разбито».

Никколо и самому было понятно, каково это — быть живым мертвецом. Едва избежав смерти, он стал таким же мертвым при жизни, как и бедный Аго. Оба они были отлучены от любимой работы, выставлены из салонов вроде Дома Марса, где проводили свой досуг, отрезаны от всего, что составляло их существование. Они с Аго стали несчастными псами, которых хозяева вышвырнули за порог, но что еще хуже — он оброс семьей.

Каждый вечер он садился за ужин напротив жены и не знал, о чем с ней говорить. Да, его жену звали Мариетта, а вот и его дети — много, очень много детей, и все они действительно от него. Все они были рождены в другой жизни, когда он кичился своим положением, когда, как петух, трахал каждый день новую красотку, но и с этой, судя по количеству детей, переспал как минимум шесть раз. Она звалась Мариетта Корсини, она штопала его белье и полотенца и ни о чем не знала ровно ничего. Она не понимала его философии, она не находила смешными его шутки, хотя все считали его остроумным. Каждое слово она принимала за чистую монету, а всякие аллюзии и фигуры речи считала средством для обмана женщин — чтобы задурить им голову. В общем-то он ее любил. Относился к ней как к члену семьи, по-родственному, и когда спал с ней, чувствовал какую-то неловкость, будто делал нечто постыдное. По правде сказать, лишь это ощущение недозволенности совершаемого еще как-то и подстегивало его желание.

Как любая жена, она знала, о чем он думает, и это делало ее несчастной. Он был неизменно вежлив с нею и по-своему был к ней привязан. К ней и к детям — шесть ртов, их нужно было как-то кормить. Она была чудовищно плодовита. Стоило до нее дотронуться — глядишь, она опять с пузом. Они выстреливали из нее один за другим: Бернардо, Гвидо, Бартоломея, Тотто, Примавера и этот, как его, Лодовико. Казалось, детям конца не будет, а деньги… С деньгами было совсем худо. Вот она, синьора Макиавелли. Врывается в таверну, будто у нее дом горит. На ней капор с оборочками, из-под которого в беспорядке выбиваются кудряшки, у нее округлое, как яйцо, личико и полные губы. Руки ее трепыхаются, как утиные крылья. Кстати, об утках: она даже двигается вперевалочку, словно утка. У его жены утиная походка. У него жена — утка. Он даже помыслить не мог, чтобы дотронуться до нее еще когда-нибудь. Нет, больше ни за что. Да и зачем?

— Никколо, дорогой! — закрякала — да-да, закрякала, как утка, — Мариетта. — Ты видишь, что там, на дороге?

— А что там, дитя мое? — терпеливо осведомился Макиа.

— Мы все в опасности! Похоже, сам дьявол со свитой скачет к нам на конях, а рядом с ним две демоницы!

Появление в Перкуссине женщины, которой предстояло приобрести, быть может, несколько сомнительную, но все-таки известность под именем Анджелика, прозванной Флорентийской Чародейкой, вызвало в округе настоящий переполох: чтобы поглазеть на это чудо, мужчины, оставив плуги, спешили с пашен; женщины выбегали из кухонь, на ходу вытирая липкие от теста руки о передники; неслись из леса дровосеки; бросив свои хрупкие изделия, бежали гончары, и сын мясника Габбурры мчался вместе с другими, забыв сполоснуть окровавленные руки. Из мельницы выскочил, весь в муке, брат-близнец партнера Макиа по картам Фрозино Дуе [50] Итал. due — два. . Стамбульские янычары — жилистые, с лицами сплошь в шрамах — уже сами по себе являли невиданное зрелище в здешней глуши; к тому же были еще четыре великана-альбиноса на белых конях — такое не каждый день увидишь. Что же касается их главаря с мертвенно-бледным лицом и черными как смоль волосами, которого синьора Макиавелли приняла за дьявола, то он и вправду внушал ужас. Дети разбегались при его приближении. Особенно пугало всех то, что, кто бы он ни был — сам дьявол или ангел смерти, — по его глазам было ясно, что он повидал на своем веку столько смертей, сколько ни одному человеку видеть не дано, и это не прошло бесследно, прежде всего для него самого, да и другим тоже не сулит ничего хорошего.

Страшнее всего было то, что этот человек казался всем странно знакомым. Мало того — он и говорил совершенно свободно на местном наречии. Людям невольно приходило в голову, что, возможно, Смерть всегда является, так сказать, в знакомом облике и, прежде чем забрать с собой, втирается к вам в доверие и даже по-соседски обменивается секретами и шутками.

Однако же главное внимание всех было сосредоточено на двух женщинах — «демоницах», как назвала их Мариетта Корсини. Они сидели на конях по-мужски, что вызвало оторопь как среди женской, так и мужской части зрителей, хотя и по разным причинам. Их лики излучали какой-то особый, ослепительный свет — словно в свой первоначальный период существования без привычного покрывала они с такой жадностью вбирали в себя чужие взгляды, что теперь их собственные глаза стали обладать некоей могущественной притягательной силой. Лица близнецов Фрозино приобрели мечтательное выражение — судя по всему, они уже вообразили, как в недалеком будущем сыграют двойную свадьбу. И все-таки, несмотря на будоражившие воображение мысли, братья приметили, что обе дамы не совсем одинаковы и, возможно, даже не родственницы.

— Первая — госпожа, а вторая — ее служанка, — шепнул брату обсыпанный мукой Фрозино номер два и, будучи в глубине души натурой поэтической, добавил: — Они — словно солнце и луна, словно звук и его эхо, словно небо и его отражение в воде.

На что более прозаически настроенный Фрозино Уно — номер один — отвечал:

— Значит, так: я беру первую, а ты — вторую. Вторая тоже хороша, и ты не прогадаешь, но когда смотришь на первую, то вторую в упор не видишь. Чтобы разглядеть, что твоя тоже ничего, надобно тебе один глаз прищурить, тогда моя не будет тебя сбивать с толку.

Будучи на одиннадцать минут старше, Фрозино номер один справедливо полагал, что право выбора за ним. Фрозино-младший уже собирался возразить, но в этот момент та, которая госпожа, обернулась и, глядя в упор на обоих братьев, заговорила со своей спутницей на итальянском:

— Ну что скажешь, моя Анджелика?

— Скажу, что они по-своему очень милы.

— Но ты же знаешь, нам нельзя.

— Разумеется, Анджелика, дорогая. Почему бы нам не прийти к ним во сне?

— Обе навестим каждого, не правда ли?

— Правда, моя Анджелика, так будет интересней.

Значит, они все-таки ангелы, а не демоницы! Ангелы, умеющие читать мысли простых смертных! Не иначе как у них и крылышки под плащами сложены! Братья Фрозино залились краской и стали смущенно озираться, но, похоже, никто, кроме них, не слышал, о чем говорили ангелы. Это было невероятно и лишний раз доказывало, что случилось чудо. Или наваждение. Ангелы они, и никто другой. Одно имя у них на двоих — Анджелика. Подобным именем ни один демон не посмеет себя назвать. Они обещали посетить их во сне, обещали блаженство, о котором можно только мечтать. Громко смеясь, оба брата вдруг понеслись наперегонки к мельнице.