Гас Ван Сент - В Розовом

Через несколько недель газон уже почти как новый, но подростки снова проезжают по нему, оставляя черно-коричневые следы. У меня падает сердце. Может, я слишком материалистичен? Слишком забочусь о своей собственности? Цивилизация словно стремится уничтожить последний уголок природы в бетонных джунглях.

Иногда я втыкаю в газон гвозди, чтобы они прокололи себе шины. Но тогда я боюсь более суровой мести. У меня деревянный дом. А где есть шины, могут найтись и спички. Что, если это голландские подростки? Я не обращаю на все это внимания, точнее, стараюсь не обращать. А трава старается вырасти снова.

Звонит телефон. Просят Джека. Спрашиваю у человека в трубке: — Какого Джека?

Он не знает фамилии Джека. Я тоже не знаю фамилии Джека. Я спрашиваю еще раз, но тот решил, что набрал неправильный номер.

— У меня номер правильный, — обижаюсь я.

Положив трубку, я поднимаюсь на обитый фанерой чердак. Там я могу в полном уединении поработать над фантастическим боевиком, который пишу в свободное время и собираюсь превратить в сценарий.

Когда-то мой боевик носил название «$ ДЕНЕЖНЫЙ КАДР $» [34] Это название по форме, но не по смыслу, связано с термином «денежный кадр», который обозначает самые дорогие или самые популярные кадры. Например, если вы снимаете в ролике или в фильме высокооплачиваемого актера, его крупный план будет называться «денежным кадром». Или в порнофильме: «денежным» может быть кадр со спермой — именно ради него платят деньги многие зрители. , но потом я заменил его на «$ — ВЕЛИКИЙ ЧЕРЕП НОМЕР НОЛЬ — $». Структура традиционная, трехтактовая. Я решил придерживаться правил, когда прошел однодневный семинар по написанию сценариев. Там я, Стив [35] Стив — тихий и спокойный молодой режиссер. Спанки познакомился с ним года четыре назад на вечеринке на День труда. Год они встречались, но потом расстались. У Стива короткие рыжие волосы; он мало говорит, предпочитая отвечать на вопросы, и обычно ходит в костюме. Он пишет статьи для ежеквартального кинематографического журнала, который печатают в Слэбтауне, штат Вашингтон, и защищает права геев и лесбиянок. и Джоанна [36] Джоанна — довольно известный саскватчский мультипликатор. Сейчас она работает над коротким мультфильмом под названием «Кто-то меня сторожит». Она симпатичная, в модных темных очках с диоптриями. Она тщательно выбирает слова, говорит о практических вещах и нравится остальным киношникам города. Фильм как средство самовыражения ей очень подходит. узнали про композицию, темп, сюжет и диалог все, что нужно знать, чтобы соответствовать принятым в Голливуде нормам.

Я теперь конформист, потому что все мои попытки написать интересный и оригинальный сценарий, который кто-нибудь захотел бы купить, провалились. Когда-то было модно восставать против истеблишмента, и я тоже считал себя бунтарем, но теперь перестал. Сегодня модно не бунтовать, а соответствовать норме. Вот я и не бунтую, а пытаюсь продать себя подороже.

Я стучу по клавиатуре старой пишущей машинки фирмы «Ай-Би-Эм», и на бумаге возникает незамысловатый сюжет, в котором на далеком острове, покрытом джунглями, кипит война, и все пожирают друг друга в тоске по безумному разуму.

В сумерках цирковой шатер кажется оранжево-серым. Пустотелые деревянные тики стоят по углам на часах и молча гудят — анимистические вуайеристы, идолы-надзиратели. День пришел в голубо-ярких одеждах и сел на корточки, став почти сексуальной горизонтальностью пробуждающихся облаков, но был сметен яростной атакой ночи, ее черным панцирем и лунным безумием. По сути, волчья ночь — это черный бобровый цилиндр, резонирующая часть вселенной, объект тайных мечтаний и жестокий театр плоти.

Главарь на нашем острове-цирке сродни шаману: в смокинге из шкуры пантеры, в зеленом гриме и в каплях светящейся багряной смолы, с красными гиеноподобными глазами, горящими за маской джентльмена, в перчатках, вылинявших до неона в реке времени. Ища сигару во внутреннем кармане, Рентген задержался у выхода из шатра и достал пульт дистанционного управления, чтобы включить лазерный барьер по всему периметру. Барьер часто напоминает ему пустой нотный стан, красные линии которого пронизывают пространство и однажды заполнятся нотами заблудших животных или людей, сплетая их крики в случайные мелодии. Часовой сканирует джунгли инфракрасным видеолучом. Загремели ночные барабаны. Рентген спускается в пасть каменной кобры-наги, портал в нижний туннель…

Гигантские сверкающие головастики плавают в переливчатой лагуне, окруженной бетонными пальмами и разоренным ульем гробов-кроватей: словно Фрэнк Ллойд Райт жестоко позабавился с пластиковыми контейнерами. По калейдоскопическим волнам в багровом тумане беззвучно, как призрак, порожденный воображением Беклина, приближается черное резиновое каноэ, со дна которого, продираясь сквозь тени одетых в плащ фигур, тянется к небу зеленый свет. Каноэ подплывает к пристани из черепов животных, ведущей на площадку, где стоят обросшие бородатым мхом складные стулья и вычурный обеденный стол с ледяной скульптурой пениса посредине. За столом расположились Баккара Нацименто и Федорко Квамочи. Баккара читает при свете свечи покрытую пятнами старую газету и прихлебывает мартини. Федорка тихо дремлет, держа на коленях дремлющего же лемура. Баккара и Федорка без одежды, но покрыты неоново-зеленой мазью от насекомых. При виде каноэ Баккара плещет мартини в ангельски безмятежное лицо Федорки, и они с лемуром просыпаются, громко ворча, визжа и портя воздух.

— Приплыли парни, Дорко! Доставай текилу и лаймы…

Вдруг из тени вырастает гигантская негритянка и приставляет к груди Федорко копье.

— Хорошую текилу, паршивец!

— О, дорогуша, я тебя и не заметил. Дивный вечерок, не правда ли?

— Нет, Баккара, не дивный. В мои ловушки не попалась ни одна пантера! Еще хуже: за весь день так и не выследила беглую рабыню!

— Как жаль, дорогая! Не выпьешь ли…

— Выпью.

«Парни» в бархатных плащах выходят на берег с тюками и шкурами, ведя за собой миниатюрную восточную женщину лет тридцати. Ее глаза завязаны, фигура укутана в зеленый шелк, лицо закрыто желтым бантом.

— Вот твоя новая рабыня, Йоланде Негрита.

Федорка разливает…

Отрываюсь от «ВЕЛИКОГО ЧЕРЕПА» и слушаю, как гудит моя электрическая пишущая машинка.

За окном проезжает машина со сломанным глушителем. Вдали раздается чей-то крик. Знакомый голос. Как у Джека или Феликса. Гм…

Представляю себе, как Феликс бьется в конвульсиях перед «Горой грома». Странно: я то вспоминаю о нем, то забываю. Бывает, все вроде в порядке, а бывает, что и поплачу. Иногда я просыпаюсь в слезах, потому что плакал во сне.