Джонатан Эймс - Дополнительный человек

То, что я признался в своем страхе, похоже, помогло, несмотря на замечание Генри. Теперь я был способен усидеть сзади и оценить мастерство Генри и ту уверенность, которую он выказал во время передвижения по забитым дорогам Бронкса.

Когда мы проезжали «Макдоналдс», Генри сказал:

– Один раз я видел в «Макдоналдсе» самого невероятного ребенка. Чудо, а не мальчишка! Он был с матерью, одетой в кожу. Не садо-мазо, но совершенно очаровательная. Я сидел за ними, и малый буквально свернул шею, чтобы смотреть на меня. Он был настоящий феномен. Я сделал матери комплимент, сказав, что у нее одаренное дитя. Она улыбнулась. Если бы я был окружен такими людьми, я бы любил Нью-Йорк. А вместо этого я окружен бесконечными уродами.

Я постарался не обидеться на это замечание. Что же касается Гершона, то ему не было до этого никакого дела. Генри продолжал свою речь:

– Американцы потеряли стать. Когда я был моложе, люди выглядели лучше. Должно быть, война виновата. Когда все пригодные мужчины убиты, исчезает ген привлекательности. Шведы не участвовали в войне, и люди там сохранили стать. Думаю, шведские женщины самые красивые. Однажды я сказал об этом на занятии, и один из студентов спросил: «Моя подружка с Гаити, что вы на это скажете?» Что я мог сказать? Это не расизм. Это предпочтение. Но он этого не понял бы.

– Гаитянские женщины бывают очень красивыми, – сказал Гершон своим медленным шепчущим голосом.

– Не в этом дело! – прокричал Генри.

Впереди показался мост Трогз-Нек. Генри поинтересовался, что такое Трог, и попросил Гершона посмотреть это слово в словаре, когда мы вернемся домой. Мы проехали под мостом и двинулись через район, населенный рабочим классом.

– Раньше тут жили бедняки ирландцы, теперь это итальянцы. Посмотрите на машины, – сказал Генри. – Где работают все эти люди? По всей Америке полно домов и машин. Но где работа? Это великая тайна.

Мы добрались до ворот Форт-Скайлера, там был маленький пропускной пункт с охранником. Генри притормозил и сказал Гершону:

– Скажи, что мы – туристы из России и приехали посмотреть форт. Если поймут, что мы снова явились чинить машину, нас не пустят. Тебе с твоей бородой поверят – ты вылитый православный русский.

Мы подъехали к будке охранника, и Гершон опустил стекло. Тихим неуверенным голосом, который стал еще неувереннее от напряженности момента, он едва выдавил:

– Мы… из России.

Охранник не расслышал – к тому же борода Гершона и выхлопные газы, которые окутывали автомобиль, вызывали подозрение.

– Я сопровождаю русских туристов из Санкт – Петербурга в форт! – быстро прокричал Генри.

Его властный тон, похоже, произвел впечатление на охранника, и он поднял ворота. Территория форта была размечена стрелками. По одной-единственной дороге, подчеркнул Генри, мы могли бы его объехать. Существовали также разветвленные пешеходные дорожки. Мы въехали по стрелке туда, где базировались современные здания – общежитие и аудитории. На указателе, массивном и высоком пятиугольнике, было выдавлено большими буквами «Форт-Скайлер».

По правой стороне дороги располагалась бухта с причалом и там – несколько маленьких танкеров и большая старая деревянная тренировочная яхта, о которой говорил Генри.

– Вот она, яхта! – С этими словами Генри остановил машину.

– Я хотел бы купить… яхту, – сказал Гершон. – Я мог бы катать женщин… мы могли бы поплыть в Средиземное море и увидеть Голубой грот.

Фантастическое и прекрасное замечание! Я восхитился Гершоном, но Генри проигнорировал слова о Голубом гроте. Мы двинулись дальше по дороге и вскоре остановились недалеко от причала, у основания пятидесятифутовой каменной стены с орудийными башнями.

– Форт был построен для того, чтобы защитить Нью-Йорк от британских кораблей в начале XIX века, – сказал Генри, желая просветить меня. – Нам пытались преподать урок. Вашингтон им все-таки удалось сжечь. Может быть, они вернутся, когда Клинтон займет свой кабинет.

– Он и правда превосходно расположен для защиты Нью-Йорка, – сказал я и посмотрел на серую воду. Несмотря на ноябрь, в гавани было много лодок, и Нью-Йорк показался мне гигантской Венецией, весь пересеченный реками и звуками.

Мы проехали вокруг форта на другую сторону. Над Лонг-Айлендом, простирая свою тень и действуя частично словно крыша, возвышался мост Трогз-Нек. Глубоко в тени под ним находилась парковка, и Генри остановил автомобиль там.

– Мне нужно отыскать регистрацию на случай, если придется продать автомобиль, – сказал он. – Думаю, она в багажнике, но я мог и потерять ее, как теряю все остальное.

– Боюсь… вы сошли с ума, – возмутился Гершон. По-своему, ему нравилось доставлять Генри неприятности. В этом отношении он был намного храбрее, чем я.

– Не бойся, – сказал Генри. – То, что я сошел с ума, меня не беспокоит. Все боятся потерять память. Я думаю, что забвение – вещь прекрасная, кто хочет помнить все? Кроме того, у меня такая работа, где рассудок не нужен. Нужно только вовремя наметить план лекции, пока еще соображение работает.

Мы вылезли из машины. Генри открыл багажник, а Гершон капот. Мне же совсем нечем было заняться, так что я обратился к Генри:

– Не возражаете, если я пройдусь?

– Нет. Я возражаю только против твоих вопросов.

Я направился в дальний конец форта, где несколько чернокожих рыбачили на камнях. Я посмотрел в глаза одному из мужчин – он был старше других, седина в волосах – и спросил:

– Какая рыба ловится в такой холод?

Я знал, что рыбаки всегда отвечают на вопросы нерыбаков, и надеялся, что этот такой же.

– Черная, – сказал он.

Я гадал, называют ли рыбу черной потому, что она почернела от загрязнения, или это научное название. Однако я не стал спрашивать об этом у рыбака, потому что был уверен, что он ест эту рыбу, и не хотел намекать, что она, может быть, отравлена.

Я присел на камнях и стал смотреть на рыбака и на остальных рыбаков, на серую безучастную воду, которая была почти безбрежной. Я едва мог разглядеть берег Лонг-Айленда, хотя это могло быть и окончание Куинса. Где-то там проживали моя тетушка и Венди. Потом я стал думать о том, как с форта обстреливали корабли, пытавшиеся прорваться на Манхэттен.

Размышления о войне и воде заставили меня вспомнить Мертвое море. Когда мне было семь лет, мои родители скопили денег, и мы во время летних каникул поехали в Израиль на две недели. У родителей были друзья в Тель-Авиве – супружеская пара с двумя дочками немного старше меня. Эти люди, по фамилии Канарек, были нашими гидами. От поездки в Израиль у меня осталось несколько воспоминаний, хотя я был достаточно юн. Одно из самых Живых – воспоминание о Мертвом море. После долгой поездки на автомобиле через пустыню Восточного Израиля (во время которой шляпа моего отца вылетела в окно, и он не смог ее вернуть, потому что она приземлилась на минное поле, и он орал на мою мать) мы прибыли на море. С одной стороны был Израиль, а противоположный берег был уже Иорданией.