Джонатан Эймс - Дополнительный человек

– Поразительно, – сказал я. – Он очень высоко вас ставит. – В эту минуту я желал, чтобы Генри слышал, как ловко я ему помогаю.

– Ну, когда-то мы были хорошими друзьями. Чисто платонически. – Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я понял этот пункт совершенно ясно, и продолжила: – Он был очень хорошим компаньоном, когда умер мой муж. Он ушел от нас прошлой весной. Мы с Генри отправились летом в Европу, и он внезапно изменился. – Она произнесла это зло и с горечью.

– Жаль вашего мужа, – сказал я, надеясь тем самым отвлечь ее гнев от Генри.

– С этим все в порядке. Я собиралась развестись с ним пять лет назад, но он заболел, и мне так и не удалось оформить бумаги. Как раз перед его последним инсультом он был очень груб со мной, так что, когда он находился при смерти, я сказала, что ему придется пройти последнюю милю без меня.

Передо мной была жесткая старая леди, и я подумал, что она рассказывает мне все это, превосходно зная, что я доложу обо всем Генри. Я немного испугался ее и утратил всякое желание взять ее за руку и изображать покорного внука. Едва ли у Генри были шансы вернуть свою комнату во Флориде. Мы посмотрели еще несколько картин, а затем к нам присоединились Лагерфельд и Генри.

– Что за ужасная толпа! – воскликнул Генри. – Какие-то затворники, по злому року решившиеся выйти в свет.

– Будет еще одно открытие, в Уитни, в девять часов, – сказала Лагерфельд. – Там куда более интересная толпа. У меня только три приглашения, так что пробирайся сам. Скажи им, что ты – друг Вивиан Кудлип. Она уже там. Может, это подействует.

– Если эта толпа мертва, – настаивал на своем Генри, – то в Уитни будет еще хуже.

– Прекрати жаловаться, – сказала Лоис.

Поскольку перед открытием в Уитни оставалось время, было решено пообедать у Лоис. Все они, включая Лоис, гонялись за дешевизной, и еда должна была быть самой дешевой. Лоис пообещала салат, а мы с Генри обязались купить жареного цыпленка. Мы покинули музей и проводили дам к старому белому «мерседесу» Лоис. Генри открыл дверь со стороны водителя для Лоис, а я помог сесть Лагерфельд. Старуха оперлась на мою руку, и я поддерживал ее, пока она садилась в машину. Был один короткий момент, когда я едва удержался на ногах, и она с жалостью посмотрела на меня через увеличивающие стекла очков. Я почувствовал жалость оттого, что ее сердце разбилось, когда она была грациозной женщиной.

Усадив леди, мы с Генри вернулись к его машине и снова пересекли парк. Я подробно доложил ему все, о чем говорил с Лоис, как она очень быстро передо мной раскрылась, рассказав об отвергнутом муже на его последней миле. Генри покачал головой.

– Очень плохо, – сказал он. – Приравняв меня к мужу, она дала понять, что видит во мне вредителя. Она просто не понимает, как сильно я ей буду нужен в Палм-Бич. Без меня она не достанет ни одного приглашения, потому что не представляет, как это работает… Любопытно, что именно Лагерфельд была инициатором сегодняшнего приглашения. Она помогает, только если надеется получить что-то взамен. Это и делает ее добрым другом, она не только берет, она еще немного и дает… Ну, мы должны надавить. Твоя молодость не сыграла нам на руку, но я ценю твои усилия. Благодаря им я еще лучше почувствовал, за чем гонюсь. И у нас по-прежнему есть моя пьеса. Еще не все потеряно.

Я был рад, что смог оказать кое-какую помощь. Я наслаждался нашим приключением. Мы подъехали к заведению с жареными цыплятами на Лексингтон-авеню, но там было полно народу, так что нам пришлось ждать. Генри спросил у официанта, есть ли у них туалет. Когда ему сообщили, что туалета для посетителей нет, он заявил, что не может ждать, что от дешевого вина у него разболелся мочевой пузырь и что он на минутку выйдет. Оставив меня в очереди, он рванул дверь, но довольно быстро вернулся, что показалось мне странным. Когда очередь подошла, Генри заплатил за цыпленка, величественным взмахом руки отказавшись от моих денег.

– Ты – оплачиваемый информатор, – сказал он. – Цыпленок будет твоим гонораром.

Он вручил мне пакет, и мы вышли наружу. Я посмотрел, нет ли рядом бара, чтобы Генри мог проскользнуть в туалет, но поблизости не было ни баров, ни ресторанов. Мы двинулись к машине.

– Где вы нашли туалет? – спросил я. – Тут нет поблизости баров.

– Я сделал это на улице.

– Не могу в это поверить! Где? Прямо в дверях?

– Нет, прямо здесь, за бампером этой машины.

Перед входом в заведение действительно стояла машина! Мы находились на хорошо освещенной, благополучной части Лексингтон-авеню, и было только полдевятого вечера.

– Как вы решились мочиться на улице? – спросил я.

– Вас могли увидеть и арестовать!

– Тебе не хватает аристократичности, – ответил Генри. – Аристократы знают, что они могут мочиться на улице.

– Но разве вы не боялись, что вас увидят? Как вы это сделали?

– Конечно, следует быть благоразумным. Подходишь к краю тротуара, словно собираешься перейти дорогу, но внезапно тебе в голову приходит мысль получше, и ты начинаешь отступать назад. Между тем ты втайне расстегиваешь штаны и суешь руки в карманы, чтобы держать плащ перед собой широкой аркой, как заслон. И когда ты оказываешься как раз между двумя припаркованными машинами, ты мочишься, и никто не знает, что ты делаешь. А то, что ты пятишься, не дает тебе обмочить собственные ноги и предохраняет от того, чтобы наступить в свою собственную лужу.

Генри рассказывал мне все это, наглядно показывая, как держать распахнутым плащ (на мне тоже был плащ) и как обдуманно отступать назад. Потом мы вернулись к машине и покатили к дому Лоис.

Когда мы ехали на лифте в курином благоухании, Генри неожиданно обеспокоенно сказал:

– О блохах молчок. Потому что если она поймает хоть одну, то будет знать, что они от нас, и я никогда не получу обратно свою комнату… Я не стану сидеть на кушетках, а стулья в столовой деревянные, так что с этим все в порядке… У нее есть собака! Я постараюсь перекинуть их ей. Это нас спасет. Собака любит, когда ее гладят. И я ей очень нравлюсь.

Обширные апартаменты Лоис располагались на верхнем этаже, с прекрасным видом на юг и миллионы огней Манхэттена. Я почувствовал себя богачом, глядящим в окно. Декор квартиры был цветистым и мягко– подушечным, мебель отражалась в зеркалах. Интерьеру старались придать милый женственный вид, но, как и Лоис в ее леопардовом платье, он изобиловал твердыми углами.

Собака по имени Лави, крошечная, с длинной шелковой коричневой шерстью, относилась к тому сорту собачонок, которые постоянно трясутся. Она беспрестанно прыгала и лаяла. Вокруг ее головы торчал пластиковый воротник, отчего она походила на викторианскую женщину. Поприветствовав хозяйку, Генри заметил о собаке: