Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

— Накладные расходы, да много такие понимают…

И он фыркнул, легко и презрительно. Он их простил.

Торговец удалялся вверх по улочке, толкая перед собой груды матово-красных, блестящих на солнце ягод и крича:

— Свежая деревенская клубника! Еще сегодня утром была на грядке!

А потом его голос утонул в шуме машин, доносившемся с оживленной улицы, на которую через пару сотен ярдов выходил их маленький переулочек.

Анна оглянулась и обнаружила, что Молли выставляет на подоконник миски с ягодами, залитыми сливками.

— Я решила, что мы не станем переводить ягоды на Ричарда, — сказала Молли. — Ему все равно никогда ничего не нравится. Еще пива?

— Вообще-то к клубнике полагается вино, — сказала Анна в жадном предвкушении и помешала ягоды ложкой, чувствуя их мягкое уклончивое сопротивление ее движениям и шелковистую податливость сливок под шершавой корочкой из сахарного песка. Молли проворно наполнила бокалы вином и поставила их на белый подоконник. Солнечный свет, преломляясь сквозь стаканы, лег на белую краску алыми и желтыми ромбами, и две женщины, нежась в лучах солнца, сели у окна, вздыхая от удовольствия, вытянув вперед ноги, подставляя их уходящему теплу, и любуясь цветом ягод в ярких мисках и красного вина в бокалах.

Но вот зазвонил дверной колокольчик, и они обе инстинктивно подобрались и приняли более сдержанные позы. Молли снова высунулась из окна и закричала:

— Береги голову! — и бросила вниз завернутый в старый шарф ключ от двери.

Они пронаблюдали, как Ричард нагнулся, чтобы поднять ключ, даже не взглянув наверх, хотя он наверняка понимал, что Молли, уж она-то точно, выглядывает из окна.

— Он ненавидит, когда я так делаю, — сказала Молли. — Не странно ли это? После всех этих лет? И его способ это показать — просто притвориться, что ничего не было.

Ричард вошел в комнату. Это был мужчина средних лет, но выглядел он моложе своего возраста, благодаря прекрасному загару, полученному во время отпуска в Италии в самом начале лета. На нем были желтая футболка в обтяжку и новые легкие брюки: в течение всего года, и зимой и летом, по воскресеньям Ричард Портман одевался так, как будто едет за город. Он был членом разнообразных приличествующих ему по статусу теннисных и гольф-клубов, но никогда не играл, разве что когда этого требовали интересы бизнеса. Много лет назад Ричард обзавелся загородным домом; но он лишь отправлял туда семью, сам же там не появлялся, за исключением тех случаев, когда было желательно развлечь деловых партнеров на лоне природы. Он был горожанином до мозга костей. Выходные дни он проводил, заглядывая то в один клуб (паб, бар), то в другой. Ричард был мужчиной невысоким, смуглым, крепкого телосложения, даже слегка полноватым. Его круглое лицо, когда он улыбался, было весьма привлекательным, когда же Ричард не улыбался, оно имело упрямое и почти что мрачное выражение. Весь его основательный облик — чуть наклоненная вперед голова, внимательные немигающие глаза — указывал на его упрямую решимость.

Ричард нетерпеливым движением вернул ключ, свободно обмотанный алым шарфом, Молли. Она взяла его и, пропуская мягкую материю сквозь свои сильные белые пальцы, заметила:

— Собираешься провести оздоровительный денек за городом, Ричард?

Он сдержался и ничего на это не ответил, сухо улыбнулся и вгляделся в ослепительное сияние солнечного света, льющегося из белого окна. Различив в этом сиянии Анну, он невольно нахмурился, сухо кивнул и, поспешно присев в противоположном от них обеих углу, сказал:

— Молли, я не знал, что у тебя гости.

— Анна не гость, — сказала Молли.

Она сознательно сделала паузу и дала Ричарду время сполна насладиться зрелищем, которое они собою представляли: вот они праздно нежатся в лучах солнца, слегка развернувшись в его сторону и глядя на него благожелательно и вопросительно, а затем спросила:

— Ричард, хочешь вина? Или пива? Кофе? Или, может, чашку хорошего чаю?

— Если у тебя есть виски, выпью, пожалуй.

— Рядом с тобой, — сказала Молли.

Однако, заявив таким образом, как он явно считал, о своей мужественности, Ричард даже не шелохнулся.

— Я пришел, чтобы поговорить о Томми.

Он взглянул на Анну, которая вылизывала из своей мисочки остатки клубничного десерта.

— Но ты же уже обсуждал все это с Анной, насколько мне известно, так что теперь мы можем обсудить это втроем.

— Так Анна рассказала тебе…

— Нет, — сказала Молли. — Сегодня нам впервые наконец удалось встретиться.

— Так я нарушил ваш первый задушевный тет-а-тет. — Ричард искренне старался, чтобы это прозвучало добродушно и смиренно.

Однако это вышло у него неестественно и напыщенно, и обе женщины смутились.

Ричард резко встал.

— Уже уходишь? — осведомилась Молли.

— Я хочу позвать сюда Томми.

Он уже набрал полные легкие воздуха, готовясь испустить, как они знали, командный клич, когда Молли остановила бывшего мужа, сказав:

— Ричард, не кричи на него. Томми уже не ребенок. К тому же я не думаю, что он дома.

— Ясное дело, дома.

— Откуда ты знаешь?

— Он выглядывал из верхнего окна. Ты меня удивляешь: ты даже не знаешь, дома твой сын или нет.

— Ну и что? Я не веду за ним слежку.

— Все это прекрасно, ну и к чему это привело?

Теперь они в упор смотрели друг на друга, посерьезнев от неприкрытой взаимной враждебности. В ответ на его «Ну и к чему это привело?» Молли сказала:

— Я сейчас не стану дискутировать на тему, как следовало воспитывать Томми. Давай, прежде чем мы станем подсчитывать очки, дождемся, пока твои трое подрастут.

— Я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать моих сыновей.

— А почему бы и нет? Мы обсуждали их сотни раз. А теперь, я думаю, ты и с Анной успел их обсудить.

Наступила пауза, во время которой каждый из них пытался совладать с гневом. Подруги были удивлены и встревожены тем, что он вспыхнул так быстро и с такой силой. История отношений Молли с Ричардом была такова. Они повстречались в 1935 году. Молли была глубоко вовлечена в дело поддержки республиканской Испании. Ричард тоже. (Но, как говорила Молли, когда Ричард вспоминал то время и трактовал его применительно к себе как досадную оплошность впадения в политическую экзотичность: «А кто же этим не увлекался в те дни?») Портманы, люди богатые, тут же решили, что это свидетельствует о незыблемости его коммунистических умонастроений, и лишили сына содержания. (Молли это описывала так: «Боже мой, оставили его без единого гроша!» Естественно, сам Ричард был в восторге. До этого родители никогда не воспринимали его всерьез. Он тут же предъявил им партийный билет.) У Ричарда в жизни был один-единственный талант — делать деньги, но в те дни его талант еще не проявился, и Молли содержала мужа в течение двух лет, пока он готовился стать писателем.