Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

В глубине души я очень волновалась от мысли о предстоящем знакомстве с женой Нельсона. Наполовину это было обычным любопытством — какой он, этот для меня новый человек? Наполовину — да, другой половины я стыдилась — что есть такого у меня, чего в ней не хватает? Ничего такого — судя по тому, что я увидела.

Жена Нельсона была женщиной привлекательной. Высокая, очень худая, почти тощая еврейка; очень интересная, с поразительными яркими чертами лица, каждая ее черта словно особо подчеркнута и выделена: большой подвижный рот, большой, довольно красиво изогнутый нос, большие, слегка навыкате, удивительно черные глаза. Одета во что-то яркое, стильное и смелое. Громкий резкий голос (который мне не понравился совсем, я ненавижу, когда громко говорят), яркий и эмоциональный смех. В ней было много стиля и уверенности в себе, чему, конечно же, я сразу позавидовала, всегда завидую. Я смотрела на эту женщину и постепенно понимала, что эта ее уверенность в себе — поверхностная. Потому что она ни на минуту не сводила глаз с Нельсона. Ни разу, ни на одно мгновение. (В то время как он на нее вовсе не смотрел, он этого боялся.) Я начинаю узнавать в американках это их качество — поверхностная компетентность, уверенность. А под этим — тревога, беспокойство. У них обычно нервная, испуганная линия плеч. Они боятся. Они так выглядят, словно находятся в пустом пространстве, сами по себе, и притворяются, как будто они там не одни. Американки похожи на одиноких, находящихся в полнейшей изоляции людей. Которые прикидываются, что они не одиноки. Они меня пугают.

Так вот, как только появился Нельсон, жена буквально не сводила с него глаз. Он появился весь переполненный сарказмом, отпуская те шуточки в свой адрес, которыми он сам себя клеймит, наказывает, эти его шутки меня пугают, потому что он навлекает на себя огонь:

— Парень опоздал на два часа, а почему же? — да потому что он пытался набраться, чтобы набраться смелости для встречи с беззаботной и счастливой оравой своих друзей.

(Все тут же рассмеялись, хотя они и были той самой «счастливой и беззаботной оравой его друзей».) И жена Нельсона ответила в том же стиле: весело, напряженно, обвиняюще:

— Но женщина-то знала, что он опоздает на два часа из-за того, что его ждет счастливая и беззаботная орава, поэтому-то ужин и поспеет ровно к десяти, прошу вас, гости дорогие, ни секунды об этом не тревожьтесь!

И вот они все снова посмеялись, а ее глаза, такие откровенно черные и поразительные, с такой силы уверенностью в них, остановились на Нельсоне, а в них — тревога, страх.

— Скотч? Нельсон? — она спросила, раздав напитки всем остальным; внезапно в ее голосе — острая мольба.

— Двойной, — сказал он, агрессивно, с вызовом; и на какое-то мгновение их взгляды встретились, и это было мгновением внезапной обнаженности, открытости; все остальные принялись шутить, смеяться, чтобы прикрыть этот момент. Я начинала понимать и это — они друг друга прикрывали, все время. От этого на сердце у меня стало нелегко: смотреть на легкость их дружелюбного общения и знать, что все они все время начеку, все ждут опасных ситуаций, подобной этой, чтобы тут же их прикрыть. Я была единственной англичанкой на этой вечеринке; американцы восприняли это очень любезно, мило, ведь они такие милые, любезные, такие инстинктивно великодушные: они много шутили, издеваясь над собой и проходясь по всем клише типичных американских представлений об англичанах; все это было очень остроумно, и я смеялась очень много, и чувствовала себя плохо, потому что я не знала, как бы и мне с той же легкостью поиздеваться над собой в ответ. Мы много пили; это была такая вечеринка и такая компания, где люди с первых же минут задаются целью влить в себя как можно больше алкоголя, причем так быстро, как это только вообще возможно. Что же, я к такому не привыкла, поэтому я опьянела больше, чем все остальные, и очень быстро, хотя они все пили несравненно больше. Я обратила внимание на крошечную блондинку, затянутую в китайское платье из зеленой парчи. Она была по-настоящему красива, аккуратно и до крошечных мелочей изысканна. Она была, или — есть, четвертая жена большого безобразного мужчины со смуглой кожей, какого-то магната из мира киноиндустрии. За час она выпила четыре двойных виски, при этом сохранив полнейшую невозмутимость, не утратив ни спокойного контроля над собой, ни своего очарования. Она с тревогой наблюдала за тем, как пьет ее муж, как маленького уговаривала его не напиваться сильно.

— Мой малыш больше не хочет пить, этот стаканчик ему уже нем нужен, — все это — воркуя, нянчась как с младенцем.

А он:

— Нет-нет, малыш твой хочет этот стаканчик, и он его получит.

А она его поглаживала нежно, теребила:

— Мой маленький малыш не будет пить, нет, он не будет, потому что мамочка ему сказала «нет».

И, Боже правый, он и вправду не стал пить. Она его ласкала, нянчила его, а я сидела и думала, что это очень унизительно; пока не поняла, что именно на этом основан весь их брак, — красивое зеленое китайское платье и длинные красивые сережки в обмен на роль мамочки и няньки для мужа. Меня это смутило. Но остальные вовсе не смущались. Я осознала, пока я там сидела, чрезмерно напряженная, и наблюдала, — я была вне этого всего, потому что я не умею вести холодный саркастичный разговор, — что сильнее, чем что-либо другое, я чувствовала свое смущение; и я боялась, что, когда в их разговорах снова случится опасный поворот, они не смогут вовремя его прикрыть и произойдет какой-то страшный взрыв. Что ж, так оно и вышло, уже ближе к полуночи; однако я поняла, что этого не стоило бояться, потому что все они достигли столь изощренных степеней в подобного рода общении, что это превосходило весь мой опыт такого рода; и это их чувство юмора, пропитанное пародийным пониманием самих себя, и есть защита, в которую они завернуты как в изоляционный материал, он защищает их от настоящей боли, от обиды. То есть защищает до того момента, пока жестокость не взорвется очередным разводом или пьяным нервным срывом.

Я продолжала наблюдать за женой Нельсона, такой пронзительной, живой и притягательной, за тем, как целый вечер, ни на одну минуту она не сводит с него глаз. В ее взгляде были беспомощность, открытость, пустота, смущение и замешательство; казалось, она теряет ориентиры и у нее уходит почва из-под ног. Я знала этот взгляд, но не могла понять — откуда; и наконец я вспомнила: ведь так на нас смотрела миссис Бутби перед самым срывом, в тот последний уик-энд: в ее глазах читались и безумие, и замешательство; при этом она продолжала смотреть на нас открыто, стараясь утаить то состояние, в котором пребывала. И жена Нельсона, я это видела, находилась в тисках истерики — постоянной и тщательно скрываемой. Потом я поняла, что это касалось не ее одной; они все были людьми, живущими на крайней грани самих себя; они держали это в себе, держали под контролем, однако истерия искрила в их добродушных колкостях, в их проницательных настороженных взглядах.