Елена Черникова - Вишнёвый луч

Отдыхая от нашего симпозиума, прислушиваюсь к разговорам за моей спиной. За соседним столиком изрядно принявшие господа делятся озарениями:

- Я понял, почему теперь так мало пьяных на Москве!

- И почти нет беременных! - вторит голос помоложе первого лет на двадцать.

- Слушай: пьяных нет, потому что их больше не может быть. Их обокрали при распаде СССР. Они пропили всё, особенно квартиры, и стали - кто выжил - бомжами, а это другой социальный статус. Где пьяные - и где бомжи: разницу чуешь?

- Не всегда, - озадачен молодой.

- Ладно, потом разберёшься. А теперь вот про твоих беременных. Тут всё взаимосвязано...

- С бомжами?!

- Нет, с пьяными! Вот смотри. Раньше у нас как?

Театральная пауза.

- Как? - пугается молодой.

- Выпил - и в койку, - торжественно открывает мир докладчик. - А теперь пьяных нет. Чуешь?

- Но койка-то осталась, - напоминает молодой.

- По трезвянке-то! - хохочет первый. - Да ты что? Кто у нас сейчас по трезвянке детей будет делать?! Да ни в жисть!

- Я бы сделал, - смело заявляет молодой.

- Ага. А я бы посмотрел. Наливай...

Обернуться бы и посмотреть на молодого, но я держусь и терпеливо смотрю вперёд, на Дашу: она убеждает мужа не бросать его работу над новой ролью, поелику партнёрша не так уж и плоха, и ничего страшного, что прежняя жена. Профессионал должен уметь играть со всеми жёнами. Говоря это, Даша зеленеет.

За другим столиком тоже серьёзный разговор. Вещает очковая дама:

- Кровяной сгусток проблем!.. Секс трещит как субинститут любви, рушится, а из-под его обломков спасают что осталось: больные города, куцые страны, смехотворные роли, подлинные слёзы, последние гены... Укрощение секса невозможно, неукрощение гибельно. Что дальше? Есть идеи. Только идеи, да и те - форменная дрянь.

Ей поддакивают интеллектуальные товарки, а в их голосах сквозит острое желание всё бросить и тут же заняться вот этим самым, ну, который трещит и не поддаётся укрощению.

За третьим столиком собрались тридцатилетние эстеты, пятеро в костюмах и галстуках, им тесно, беседа сумбурна, я улавливаю обрывки пассажей ума:

- Мы остановились на чайной церемонии, гейшах, котах и бубликах... Греческие мистерии включали в себя доктрину соотношения, существующего между музыкой и формой... Передай соль! Нет, я без калорий...

Нам наконец приносят тёмнорыжее плоское мясо в неплотном окружении гарнира: картофельные спички фри, вялозелёный салат, бледнолицые помидоринки, никогда не видавшие натурального красного солнца. И под это блюдо мы будем говорить о высоком? То есть о мужике?

Даша с ненавистью смотрит на блюдо и уже не может говорить. Положив мобильник на стол, она берёт вилку и переворачивает рыжее мясо, будто ищет сокровища. Их там нет.

- Может, пива? - пытаюсь поддержать её в трудную минуту я.

- Только одну кружку, - соглашается она и откладывает ненужную вилку. Это - не еда, говорит её облик. "Да, чересчур стильно..." - мысленно усмехаюсь я, но молчу, чтоб не расковыривать Дашины раны. Даша, как человек недообразованный, очень любит слово стильно. Это я вам уже говорила.

Когда танталовы муки пройдены, мы курим, уставшие от безысходности, молчим, и молчать ничуть не легче, поскольку не решён основной вопрос философии. Я имею в виду философию "Мужика". Крепкие сигареты с фильтром, напоминаю.

Джованни закрыл воспалённые глаза и живо представил, как идёт он на кладбище, раскапывает могилу Марии, уговаривает её тело встать и заговорить, и поговорить, наконец, и пусть Мария расскажет, как она ждёт на небе и кого.

Мария соглашается говорить и признаётся Джованни, что всегда любила только его. Наступает идиллия и благолепие. Занавес.

Джованни открыл глаза, вытер слёзы. Как долго будет болеть разбитое сердце? Как оно вообще может болеть? Как можно?!

И ПОКА ЛЮБОВЬ НЕ РАЗЛУЧИТ НАС

Вчера в подземном переходе на "Фрунзенской" рыжая кошка в ярко-красном ошейнике просила подаяние: она дремала, сунув носик в электронный органчик, а он играл милую, жалостную песенку. Вся установка держалась на раскладной алюминиевой табуреточке с полосатым парусиновым сиденьицем. На полу призывно валялась картонка с приветом от имени судьбы, готовой к адресной благосклонности.

Никто из людей окрест не брал на себя ответственность за это вопиющее, трепетное, высокохудожественное издевательство над всеми основами нищенства. Прохожие - бессердечные московские прохожие, пересыщенные зрелищами! - даже они останавливались и шептали: "Чего только не выдумают!".

Я тоже остановилась. Из табачного киоска невинно доносилась модная песня: "Когда я стану кошкой..." Деньги, музыка, табак и влажная погода, и пронизывающее чувство тотального театра. Это тоже Москва в начале тысячелетия. "Помесь удава и канарейки". Интересно, бабушка выдумала эту помесь или процитировала? Спросить бы, да нету её; не вернулась моя бабушка.

Сейчас что - сейчас уже всё кончилось. Вспоминай себе да вспоминай: как удалось уцелеть да кто кому на горло наступил. А тогда, в пору борьбы за "Мужика", в пылу страстей, коих я и не понимала как следует, тогда было тяжко.

Пример.

Когда мучительное интервью было уже писано-переписано, Александр пришёл в наш офис разбирать урода в очередной раз. Даша запаздывала, и мы с ним пошли в ближайшее кафе поговорить тет-а-тет. Спускаемся на лифте, он отключает свои мобильники. И поясняет:

- А то нам не удастся пообщаться.

Нормально? Да. Сели за столик. Вдруг яростно затрещал мой невыключенный мобильник.

- Я же говорил, - устало улыбается Александр.

- Это же Даша! - поясняю я.

- Я об этом и говорил, - поясняет он.

Не понимая, почему он надеялся скрыться именно от Даши, я ёрзаю, усердно читаю меню - лишь бы как-то переждать неловкость, и тут в кафе влетает наш руководящий вихрь.

С перекошенным лицом Даша подбегает к нам, яростно выкрикивает мне: "Почему не сказала?" - и плюхается на стул. Мне:

- Где текст?

- Вот.

- Диктофон взяла?

- Да.

- Надо поговорить с ним ещё раз. Я ночью подумала: в тексте мало об ответственности.

Я еле сдержала стон, Александр надел самую доброжелательную маску. Даша рычит мне:

- Ну, задавай вопросы!

- Может, вместе? - предлагаю я.

Даша, что-то переключив, надевает человеческое лицо и решительно обращается к Александру. Вопрос хоть куда:

- Что такое ответственность, по-твоему?

Я понимаю, конечно, в университетах мы не обучались, но уж так-то...

Несчастный Александр начинает что-то про данное слово, это уже сто раз было, но Даше хочется куда-то вглубь, ей всё мало, она всё никак не просушит свою заоблачную суспензию. Помните, которая с философией?

Пытка длится часа полтора. Даша всё говорит и говорит с Александром, а я понимаю, что интервью всё дальше от публикации, потому что речь уже идёт о чём-то слишком интимном, а я продолжаю чего-то не понимать категорически. К счастью, диктофон всё пишет подряд, и я хотя бы этим отрабатываю свою зарплату.