Барри Ансуорт - Моралите

Рука управляющего лежала на рукоятке кинжала, но мы знали, что он его не обнажит. По-своему он был беспомощен не менее нас. Как бы он поступил с нами, не знаю, но в этот миг дверь открылась, два стража вытянулись, грохнув древками алебард по каменному полу, и вошел лорд Ричард де Гиз.

Он сменил бархатную мантию на подбитый ватой халат красного цвета, а на голове у него была шапочка из той же ткани с черной кисточкой сбоку. На левом запястье у него сидел сокол в колпачке.

— Поставь стражников за дверью, Генри, — сказал он. — Так, чтобы они услышали, если их кликнут. Потом вернись и встань за креслом.

Управляющий направился к двери исполнить приказание, а его господин в первый раз окинул нас взглядом.

— Так, значит, — сказал он, — вы комедианты, о которых я слышал.

Его глаза медленно скользили по нашим лицам. Они были бледно-голубыми, с тяжелыми веками, и взгляд их, пристальный и жесткий, выдерживать было трудно. На нем не было ни единой драгоценности, ни единого украшения. Шапочка плотно прилегала к вискам и придавала длинному тонкогубому лицу выражение безразличия и суровости.

— Что же, посмотрим, каково ваше искусство, — сказал он.

Когда он опустился в кресло и управляющий встал сзади, он махнул нам рукой.

— Ваш хлам должны были сложить в каморке, — сказал он. — Можете начинать.

Мартин отделился от нас и отвесил поклон.

— Милорд, нам оказана великая честь, и мы постараемся угодить тебе, — сказал он. — С твоего дозволения мы думаем показать тебе Игру о Рождении Господа Нашего, как подобает этим дням.

Длинное лицо осталось каменным. Наступило молчание, затем послышался голос, все такой же медлительный и размеренный:

— Я призвал вас сюда не для того, чтобы вы делали из моей веры потеху. Я желаю увидеть Игру о мертвом мальчике. Генри, как было имя мальчика?

— Томас Уэллс, милорд.

— Хорошо, именно так. Я желаю увидеть Игру о Томасе Уэллсе.

Ничего другого мы не ожидали, но у меня оборвалось сердце. Теперь Мартин снова удивил и вернул нам наше мужество. Он сделал итальянский поклон, каким комедианты пользуются для преувеличенных учтивостей интриганов и слуг-предателей, — туловище наклоняется низко-низко, правая рука движется слева направо пологой дугой.

— Как милорд изволит, — сказал он.

Один за другим мы повторили его поклон, но у меня он получился очень неуклюжим, ибо он куда труднее, чем можно подумать, а я никогда в нем не упражнялся. Затем Мартин увел нас в каморку, где лежали наши Еещи, и мы оделись для наших ролей. Черного кошеля-убийцы мы не нашли, и пришлось обойтись кошелем поменьше, в котором Мартин хранил общие деньги. Времени для обсуждения у нас не было, и мы только поспешно согласились повторить все, как было до ухода Алчности, а тогда явится Вестник и расскажет о смерти Монаха, эту смерть мы представим как доказательство его вины и как символ Божьего правосудия, не допытываясь более, кто ее учинил, иными словами, кончим Игру так, как из благоразумия нам следовало бы кончить ее накануне. На это мы возложили нашу надежду, и была она очень слабой. О спасении девушки мы более не думали. Но никто из нас не знал, что Мартин поверил в невозможность спасти ее и потому более не заботился о собственном спасении.

Мы соблюдали наш уговор и представляли историю так, как решили, — представляли в мертвой тишине этой комнаты, где зрителями были только Лорд и его управляющий. Я думаю, никакие роли никогда не игрались прежде в подобной тишине перед подобными зрителями. Мне до боли не хватало шума во дворе гостиницы и на рыночной площади, смеха и выкриков зрителей и прочих свидетельств того, какие чувства ими владеют. В пустой комнате наши шаги звучали глухо, мы двигались туда-сюда, будто в медленном танце едва умерших перед Владыкой Погибших Душ на призрачном троне с соколом на запястье и с прислужником за спиной, готовым тотчас исполнить любое его повеление. Даже наши голоса вначале казались нам потусторонними, будто исходили они прямо из наших трепещущих душ. Но едва Томас Уэллс отправился в путь, мы предались нашим ролям и начали играть для самих себя. Тайна смерти мальчика все еще держала нас в обаянии. Это было третье представление, и мы усовершенствовались в наших ролях, во всяком случае, в первой половине Игры до появления Истины, которую опять изображал Стивен. Покрасить лицо времени у него не было, а белая маска полагалась Благочестию, и потому ему пришлось надеть толстую маску, склеенную из спрессованной бумаги и посеребренную. Из-за этой ширмы голос его звучал чуть приглушенно, но достаточно звучно. И играл он хорошо, лучше, чем в прежних представлениях, которые я видел: двигался торжественно и с величавым достоинством, сочинял свои двустишия без запинки.

В Игре без написанных слов очень многое зависит от порывов и озарений. Быть может, Стивен смелостью своего представления толкнул Мартина на путь, избранный им в этот вечер, толкнул его предать нас и ввергнуть в смертный ужас. Прямо перед тем, как Алчности полагалось уйти, Истина обратилась к зрителям на манер всех Фигур, когда они оповещают о своих свойствах. Однако на этот раз зрителями были только эти двое наблюдателей. Ничуть не смутившись, Стивен произнес те же самые слова, которые пришли ему на ум, когда, пьяный и растерянный, он представлял Истину накануне. Но теперь он произнес их с необыкновенной силой и убедительностью, сопровождая знаком настояния — рука поднята, пальцы свободно согнуты, большой и указательный соприкасаются, мизинец вытянут.

Было странно и даже трогательно слышать, как Истина произносит эти слова, потому что сам-то Стивен куда как почитал императоров, королей и вельмож, а неподвижный человек, к которому он обращался, был богатым и могущественным вельможей, владыкой над жизнями и землей. Стивен забыл себя, он был — сама Истина. И я, стоя совсем сбоку, в ожидании мгновения, когда должен буду выйти вперед с проповедью о правосудии Бога, почувствовал навертывающиеся на глаза слезы, вопреки страху, который кружил среди нас, как еще один участник Игры, ибо увидел, как этот пресмыкающийся перед сильными мира сего человек поднялся настолько выше себя самого и смело гремел из-за своей маски.

Однако изменил все снова Мартин. Истина задала свои вопросы, Род Человеческий и Томас Уэллс дали свои первые ответы. Скрытый плащами Благочестия и Алчности Соломинка надел маску убийства. Все еще в плаще и маске Алчности Мартин вышел на середину, чтобы произнести слова прощания. Он начал, как и прежде: