Мухаммед Диб - Бог в стране варваров

Марта еще не оправилась от шока, а Лабан уже расхаживал по комнате, напевая, разглядывая то одно, то другое с неослабным вниманием, будто начисто забыл о случившемся. Марта была сбита с толку, ей в голову даже закралось подозрение, не ломал ли он сейчас перед ней комедию. Но зачем? Проводя много времени в больницах, она слишком хорошо была осведомлена о гнусных уловках некоторых больных. Но теперь Марта и сама сомневалась, не привиделась ли ей эта сцена, не сыграло ли с ней злую шутку ее собственное воображение. Машинально она следила за метавшимся взад-вперед Лабаном; пусть смутно, но она начинала понимать, почему Хаким окружал Лабана такой заботой.

Иногда Лабан вдруг ни с того ни с сего останавливался как вкопанный и несколько секунд с чудным видом созерцал какую-нибудь точку пространства, и по его сосредоточенному лицу можно было решить, что перед ним разворачивается удивительное зрелище. Он завороженно прислушивался к чему-то, тут же делал непроизвольные движения или начинал фразу, так что нельзя было понять, к кому он обращается, и вдруг оборачивался, снова начинал ходить по комнате, но уже со спокойным, безмятежным взором, чуть ли не с улыбкой на устах.

Наконец он уселся на прежнее место, приняв точно ту же позу, что и в начале их разговора: раздвинул ноги, наклонился вперед, руками оперся на колени. С глубокомысленным выражением на лице уставился себе под ноги. Потом поднял голову:

— Этой ночью мне приснился сон. Вы не можете себе представить, Марта, какой сон. Хотите, расскажу?

— Конечно, Лабан, расскажите.

— Так вот, я лежу на кровати, а вокруг меня другие больные. Как я там очутился, не знаю. В палате тишина, погода прекрасная, солнечные лучи проникают через окна над моей головой, вырисовывают причудливый узор на стене напротив. Я любуюсь переплетением теней и счастлив. И тут входят сразу несколько женщин: четыре, пять, все в белых халатах, бросаются ко мне, хватают кровать и катят в комнату, где уже поджидает человек, тоже в белом, но с маской на лице. С первого взгляда я понимаю, что это не настоящий врач. Пытаюсь подняться. Но проклятые бабы, что меня сюда приволокли, тут как тут, набрасываются, прижимают к постели. Пользуясь тем, что преимущество на их стороне, человек подходит и вскрывает мне все вены. По правде сказать, я ничего не почувствовал, никакой боли. Но не хотелось вот так даться им в руки. И потом эта кровь… картина тошнотворная. Но я лишь тогда испугался, когда понял, что вся она вытечет из меня до последней капли. Сердце учащенно забилось, казалось, оно вот-вот остановится. Между тем этот мнимый доктор не просто выпускал из меня кровь. Нет! Он еще и собирал ее в большую миску. Промелькнула мысль упросить его не делать этого. Знаете, Марта, я парень крепкий, мне ничего не стоит одной рукой поднять человека. Но на больничной койке я не мог даже рта раскрыть, вся сила моя куда-то улетучилась.

Он потер пальцы и несколько секунд молча качал головой; ему и на ум не приходило, что он почти слово в слово повторил рассказ, который Марта от него уже слышала. По-видимому, Лабан забыл об этом. Топнув ногой, он заговорил снова:

— Но когда эти стервы привезли меня обратно в палату, я вновь обрел голос и тут же потребовал вернуть кровь. А то нашли дурака! Они ведь виноваты, что я потерял столько крови. Человек в белом халате украл ее у меня. Такого бы не случилось, оставь меня в покое эти… — С его губ чуть не сорвалось грубое слово. — Они ринулись к выходу.

В это время в дверях появился Хаким Маджар. Заметив возбужденное состояние своего приятеля, Хаким поморщился. Осторожно, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов к Марте, которая, сдерживая рыдания, молча бросилась к нему. Лабан не обратил внимания ни на приход Хакима, ни на то, что Марта отошла. Ровным голосом он продолжал:

— В мире столько эгоизма, что очистить от него землю способно только зло. Пусть оно наводнит все кругом, тогда посмотрим… Двери захлопнулись прямо перед носом у этих гадюк. Они туда, сюда, да не тут-то было. Ну и повеселился же я. Кровь им пришлось вернуть. Капанье из крана слышалось по всей комнате, звук нарастал, крепнул, и вот он уже стал подобен грохоту водопада. И вдруг что я вижу? Маленькая, еле заметная струйка крови течет по полу прямо к моей кровати, поднимается по ножке. Женщины же все превращаются в бледные призраки, тощие до невозможности, а мои раны затягиваются, кожа розовеет, я выздоравливаю на глазах.

Он замолк и без всякого перехода обратился к Марте:

— Не сомневайтесь, война объявлена. Со стороны это, может, не заметно. Никаких тебе армий, никаких сражений. Никакого «театра боевых действий». Что с того? Машина пущена, и на этот раз война будет доведена до конца. По крайней мере мы так надеемся. Я хочу сказать, мы надеемся, что не в пример тому, как случалось до сих пор, оба лагеря сойдутся лицом к лицу и один из них будет уничтожен полностью, а не отделается легким испугом, как это бывало раньше. Происходящее теперь все собою затмит. И мы надеемся победить. Я горжусь, хотя особенно и не заношусь, что, впрочем, практически невозможно, потому что каждому из нас приходится сохранять инкогнито и, конечно же, держать в тайне, какие способы борьбы мы используем, как нападаем, как защищаемся и тому подобное, так вот, я горжусь, что участвую в таком грандиозном предприятии. Само собой, я не открою вам, какое место занимаю в нашей военной машине, не стану также говорить, как наша организация функционирует, как быстро мы продвигаемся к цели или хотим продвигаться. Все, конечно, зависит от того, как будут разворачиваться события. Кроме того, мне не дозволено поверять вам некоторые подробности, хотя они и не составляют тайны. Многое, знаете ли, можно было бы рассказать. Тема благодатная. Я даже не думаю, что в состоянии обо всем поведать, уж не сердитесь.

Не выпуская прижавшейся к нему Марты, Хаким спокойно, умиротворяюще положил руку на плечо Лабана. Тот поднял восхищенное лицо на Хакима, нисколько не удивившись ни его присутствию, ни взволнованности Марты, в первый раз глядевшей на него такими глазами.

— Она сказала правду! — торжествующе воскликнул он, показывая на Марту пальцем. — Ты пришел.

Он нагнулся, поцеловал подол ее халата и с горящим взором поднялся.

— Я пришел узнать, скоро ли ты поедешь к феллахам. Никак не дождусь, когда же мы посетим те края. Что ты медлишь? А то все они обратятся в прах, и прах разнесет ветер.

— Потерпи, Лабан. Остались считанные дни.

— Захочу — потерплю, не захочу — не потерплю. Хорошая работка наклевывается. Ведь именно там бьется пульс жизни.

— Ты прав.

— Еще бы не прав!

Хаким улыбнулся, подумав: «Только невинность диктует самые нужные слова».