Мухаммед Диб - Бог в стране варваров

Затем он вошел под сень огромных платанов, накрывавших торжественно колышущейся листвой бульвар, тянущийся от Северного порта до медресе. Сознание Камаля вновь обретало прозрачность, тело — плотность. Тени вокруг него возвращались к предметам, которые их отбрасывали, послушно следуя за ними или чуть забегая вперед. Ленивое, медленное движение было свойственно этому часу; его охотнее посвящали отдыху, послеобеденному сну, чем шатанию по улицам. Особенно в воскресенье!

Камаль быстро добрался до медресе, потом, срезав путь, вышел на Нижнюю улицу. И здесь уже погрузился в лабиринт переулков. Пройдя один из них, он очутился перед дверью в мавританском стиле, широкой и низкой. Он с силой стукнул тяжелым дверным кольцом и позвал:

— Си-Азалла!

Ждать пришлось недолго. Вскоре послышался звук приглушенных шагов, и дверь со стоном открылась.

— Смотри-ка, Камаль! Что стряслось? Надо же, господи, отважиться выйти на улицу в такое пекло.

В полумраке обозначилась долговязая голенастая фигура, облаченная, как и в городе, в летнюю рубаху из некрашеного полотна. Си-Азалла все еще стоял в дверном проеме, забыв, видно, что лучше сначала впустить Камаля в дом, а потом уже изображать на лице приветливую улыбку, долженствующую скрыть изумление, которое вызвало у него появление молодого человека.

Придя наконец в себя, Си-Азалла сказал:

— Зайдешь? Ну и неожиданность!

— Да, мне нужно с тобой поговорить. У вас кто-нибудь есть?

— Никого нет.

— Тогда, пожалуй, зайду.

Си-Азалла посторонился, чтобы пропустить приятеля. Камаль перескочил через две ступеньки, ведущие с порога вниз, и оказался в прихожей, изгибающейся под прямым углом, Си-Азалла шел следом, но при входе во внутренний дворик он обогнал Камаля и пару раз кашлянул, чтобы женщины, окажись они поблизости, не попали им на глаза. Никого не встретив, они прошли в гостиную. Хозяин дома предложил Камалю сесть, потом, приподняв двойные дверные гардины, распорядился, чтобы принесли чай.

Камаль молчал.

— Выпьешь стаканчик? — спросил Си-Азалла, — Мы еще после завтрака чай не пили.

Камаль устроился на небольшом диване, хозяин же не садился. Он возбужденно ходил взад-вперед, словно не решаясь остановиться, хотя маленькие блестящие глазки смотрели теперь бесстрастно и невзрачному своему лицу он сумел придать спокойное выражение. Молча наблюдавшему за ним Камалю на мгновение даже показалось, что приятель пытается вспомнить что-то, ускользающее из его памяти, или, наоборот, пытается без особого успеха забыть о его, Камаля, присутствии.

— Садись, дорогой. Мне надо с тобой серьезно поговорить. Лучше уж тебе сидя выслушать меня. И потом, мне неловко, что ты стоишь.

Си-Азалла машинально опустился на стул.

— Сейчас ты без обиняков ответишь на мой вопрос. Это для меня очень важно, — сказал Камаль и, помолчав, добавил: — Во многом и для тебя тоже.

И вновь Камаль поглядел на приятеля так, будто хотел прочитать его мысли.

— Это очень важно. И серьезно, очень серьезно.

Си-Азалла ждал, не раскрывая рта. Молодой человек тоже умолк, задумавшись. То ли он размышлял о самом деле, то ли об уместности своего вопроса. А может, в последнюю минуту язык у него присох к небу и он все не мог решиться довериться приятелю? Время шло, а Камаль так и сидел, подперев рукой подбородок.

Металлический звук и вслед за ним дребезжание стаканов заставили друзей обернуться.

— Чай, — рассеянно проговорил Си-Азалла.

Он подошел к двери, нагнулся за медным подносом, просунутым под гардины; потом поставил его перед Камалем и стал заваривать чай. Налил себе сначала в стакан, потом опорожнил его в чайник, снова налил, снова опорожнил. Повторил так несколько раз. Попробовал золотистую жидкость. Камаль внимательно наблюдал за его движениями. Теперь чаю надо было дать настояться. Си-Азалла поднял голову и уставил на Камаля, отделенного от него лишь подносом, взгляд, полный смирения. Губы, упрятанные в лохматой бороде, произнесли:

— Это действительно я. Тебе сказали правду.

— Что?!

Камаль вскочил как ошпаренный. Си-Азалла продолжал стоять, опустившись на одно колено, перед подносом, не опуская, но и не поднимая взора. Он смотрел прямо перед собой.

— Что ты хочешь сказать?

— Я знал, настанет день — и ты потребуешь от меня объяснений. Я уже давно ждал тебя. Сейчас, открыв дверь, я сразу понял, что час пробил.

— Признайся, ты боялся этого.

— Да.

— Правильно боялся.

— Решив помочь ближнему, всегда взваливаешь на себя большую ответственность.

— Но ты виноват еще больше, ты совершил надо мной насилие без моего ведома.

— Я сделал это ради твоего же блага.

Речь Си-Азаллы звучала заученно-монотонно, бесстрастно, грусти в его голосе не было, но не было и надежды на понимание.

Камаль засмеялся.

— Ах, ты сделал это ради моего блага. Для моего блага пырнул меня ножом в спину.

— Клянусь богом, под которым мы все ходим… — пробубнил Си-Азалла.

— Ну спасибо! Думаешь, мы теперь квиты? Думаешь, твоя совесть теперь чиста? Строишь из себя невинность, мол, я как все? Нет, нет и нет! Слишком бы ты легко отделался! Верно, большую ответственность ты на себя взвалил. Ты меня угробил. Перед тобой мертвец. Мертвец, который старается теперь соотнести свои поступки с мертвой душой. Если я сохранил еще остаток души, если могу еще говорить, то лишь о деньгах, которыми ты меня замарал. Вот какое благо ты мне уготовил.

— Я сделал это без всякой задней мысли.

— Ты это уже говорил. Встань-ка.

Си-Азалла подчинился, на его нескладной фигуре вздулась рубаха. Камаль уставился ему прямо в глаза.

— Ты не мог действовать в одиночку. У кого-то еще рыльце в пуху. Кто он?

При этих словах бывший кожаных дел мастер бухнулся на колени и застучал руками о пол.

— Не могу тебе сказать, не могу.

— Подумай, Азалла, хорошенько подумай.

— Мне нельзя говорить.

Камаль схватил его за плечи и грубо тряхнул.

— Кто же тебе запретил?

— Нет, нет, не могу. — И тут же снова выдохнул: — Не могу… не могу.

Камаль махнул рукой, бросился к двери и, взметнув вверх гардину, выскочил из дома.

На улице он снова попал в пекло, но укрываться в тени не стал. Задумавшись, он шел медленно, с безучастным видом, не заботясь о том, куда несут его ноги, лишь смутно осознавая, что идет обратно по той же дороге, какая привела его сюда. Но, обнаружив, что снова очутился на Нижней улице, Камаль свернул к площади Мавкаф, затем по Аптечной улочке добрался до восточной стены медресе. На открытой площадке кафе он остановился и, поколебавшись, сел за столик. Это было одно из милых старинных кафе в мавританском стиле, каких осталось немного; о его бывшем, но уже слегка поблекшем великолепии свидетельствовала роскошная облицовка внутренних и внешних стен из синих керамических плиток, которая сверкающей поверхностью, арабесками поддерживала атмосферу свежести и безмятежности. Кафе, с тех пор как район значительно опролетарился, стало многолюдным, не утеряв, однако, ни своего очарования, ни изысканности. Несколько завсегдатаев, которые не смогли или не захотели отказать себе в удовольствии посещать именно это кафе, резко выделялись среди прочих посетителей — скромных ремесленников, рабочих, феллахов, грузчиков. Все принимали с благодарностью неожиданную в такой день прохладу, распространяемую по-весеннему зеленой листвой высоких платанов. Завидев официанта, Камаль заказал кофе по-турецки. Еще одна роскошь, которую теперь нельзя раздобыть в других заведениях города.