Наталья Шумак - Маша для медведя

-Извини. Ты оттуда?

Кивок подбородка на венки, машины, толпу.

-Да.

-Родня?

-Подруга.

Долгую, невыносимо растянувшуюся минуту, они мерялись взглядами. Машина боль и усталость против бесцеремонной звериной силы. Громила сдался неожиданно, проявил своеобразное сострадание, очевидно. Как умел. Прищурился, буркнул невыразительным голосом.

-Извини. Бывай.

Двигался он очень быстро. Мгновение назад еще стоял перед ней, а спустя секунду уже садился в поджидающую, с распахнутой дверцей машину. Она сорвалась с места с той же резкостью, полной ненужной агрессии. Странная колымага: непривычного силуэта, (иномарок в Заранске еще почти не водилось) ярко красная, режущего глаз оттенка.

-Каков всадник, таков и конь.

Высказалась оставленная в покое Маша. Вернулась обратно, ближе к подъезду. Через несколько минут вынесли гроб.

Похороны - странное дело. Все устают, суетятся, бегают и немножко сердятся на покойника за доставленные хлопоты.

Похороны - гадостная вещь. Слишком много показного, неискреннего рева. Слишком много плачущих зорких глаз.

Похороны - страшная штука. Близкий, живой, нужный человек, вдруг становится холодным и неподвижным предметом. Не докричаться. Не разбудить. Не услышать родного голоса. Не посмеяться вдвоем над абсурдом происходящего.

-Ой, да на кого же ты нас отставила, ласточка!

-Куда поторопилась, ненаглядная? Зачем?

С привычным надрывом голосили старушки. Маша тупо смотрела поверх всех лиц. На синеву, покрытую кудлатыми облаками. Ниже всего, почти над крышами повисли острые, тонкие перышки - точно белая бахрома у бесконечной скатерти небесного стола Всевышнего. Солнце спряталось за гору сахарной ваты, окруженной молочным пудингом. Обвело контур золотой переливчатой каймой. Далекая совершенная, изменчивая красота завораживала. Небо было искренним. Сильным. Чистым. Люди так не умеют.

Точно Создатель подслушал ее мысли, вдруг потемнело, внезапно хлынул дождь.

-Хорошую девочку хороним! Честную! Угодную Богу!

Запричитали, закудахтали старухи.

-Слезами провожает нашу Валечку! Плачет по ней! Ой, горе, горе, горе.

Маша прикусила губу. Вспомнила (родственные чмоканья в щечку в зачет не пошли) единственный поцелуй в своей жизни, которым могла гордиться.

-Прощай, Валюха. Валя. Валечка. Прощай.

На кладбище не поехала. В автобус вслед за остальными не полез еще и Вовка Безус. Вдвоем остались перед домом номер двенадцать "А". Вдвоем пошли по улице, никуда. Просто так. Ни о чем не разговаривая. Вовкина физиономия, абсолютно спокойная, ни намека на горе: настоящее или липовое, плыла левее и выше Машиного плеча. Одноклассник вытянулся, дай Бог, под метр девяносто точно. Может и выше...

-Проводить?

Спросил спутник через час или больше бесцельного хождения по улицам.

-А то мне пора. Или еще будешь гулять?

-Проводи.

-Новый хахаль? Или я от жизни отстал. Не видел, а он уже давно с тобой хороводится? Как звать?

Маша шмыгнула в туалет. Отчим мстительно выключил свет. Потоптался, извергая разную гнусь, одно предположение пакостнее другого, потом убрался, наконец. Хлопнула дверь в зале. Сидя в темноте, нашаривая на стене рулон бумаги - ни в действиях, ни в помещении и намека на романтику - Маша шепотом изрекла сакраментальное: "Так жить нельзя!"

На кухне было накурено, на столе хлебные крошки и грязная тарелка. Механически, в силу привычки, девочка стала прибираться. Отчим нарисовался в дверном проеме. Серая майка, старые тренировочные штаны. Пробурчал еще пару оскорбительных замечаний. Маша их проигнорировала. Вышел. Время медленно тянулось, текло подтаявшим пластилином, налипая на пальцы смельчака, дерзнувшего прикоснуться к часам, в глупой попытке подвести стрелки, чтобы поторопить грядущее.

Близкий вечер дразнил подступающей темнотой. Маша съела тарелку супа, вымыла кастрюлю. Убрала ложки, бокалы. Заперлась в своей комнате. Разложила учебники, тетради. Скорее ритуала ради, чем с конкретной целью. В опустевшую голову ничего путного не лезло. Только холодные гадкие мысли, разной степени сволочизма. На кухне отчим опять принялся греметь посудой. Маша различила хлопанье пробки. Шампанское? С какой стати? Повода вроде нет. Календарная дата тоже не соответствует. Ладно. Пытаясь понять идиота, можно спятить самой. Лучше и не начинать. Встала. Не спеша, разделась. Достала из шкафа чистую рубашку. Длинную, почти до пола. Без рукавов, с дурацкими алыми рюшками на подоле, со скромным треугольным вырезом на груди. Тонкое полотно приятно касалось кожи. Больше Маше в рубашке не нравилось ничего. Но любимая синяя ночнушка висит постиранная. Придется ложиться спать в балахоне доисторического вида. Перебьется разочек, походит смешным чучелом. Именно так! Розовая рубашка эксплуатировалась раз в неделю, иногда реже. Всегда в качестве замены. Значит? Маша даже села в постели, пораженная глупой мыслью о том, что ей придется донашивать этот нелепый ночной наряд до конца жизни. Раньше он не потеряет товарный вид. У него просто нет ни одного шанса. Ничего, решила она через минуту. Можно пошить другую, более милую, или даже пижамку. И не грузиться по пустякам. Не нравится? Не зачем надевать. Вот и все. С этой мыслью она шлепнулась обратно в кровать, перевернулась на бок, натянула на голову одеяло и постаралась заснуть. Получилось не сразу, через час.

Зазвонил телефон. Надрывно. Требовательно. Маша села, вырванная из объятий дедушки Морфея. Не соображая, сколько сейчас времени. Прислушалась. Попросила Геночку про себя.

-Ну, возьми трубку. Возьми, пожалуйста. Что тебе стоит? Вдруг из больницы, не дай Бог... Мало ли, что.

Телефон не умолкал. Маша открыла задвижку, вышла в коридор. Схватила трубку. Ничего не понимая. Обычные гудки. Что такое? В наступившей тишине раздался гадкий торжествующий смешок. Маша повернулась на звук. Пьяный отчим, гнусно улыбаясь, стоял перед дверью ее комнаты.. С магнитофоном в руках. Щелкнул кнопочкой. Из динамика опять полилась бесконечная трель знакомого звонка. Выключил магнитофон, поставил на тумбочку, не сдвигаясь и на миллиметр со стратегически важной позиции, загораживающей жертве пути бегства.

-Ловля на живца.

Пояснил отчим пьяным голосом, бурлящим от злорадства и непонятного удовольствия.

-Я хотел сломать задвижку. Но ты хитрая. Сразу убежала бы. Только я оказался хитрее. Как видишь! Ха-ха.

Пришлось признать, что в данный момент эта выпившая для куража скотина говорит правду. Маша огляделась. С подставки возле зеркала таинственным образом исчезли ножницы и расчески. Подготовился гад. Постарался.

-Добром пойдешь, или трепыхаться будешь?

Маша почувствовала, что в животе стягивается и растет ледяной ком. Это была не боль, короткий спазм страха. Что делать? Что делать? Что делать? Метались вспугнутые мысли, как стая птиц, поднятая неожиданным выстрелом. Отчим шагнул к ней, протянул короткопалую руку, требовательно выдохнул.