Дафна дю Морье - Паразиты

Бесполезно. Какой смысл стремиться к высотам, которых все равно не достичь? Смириться с положением дешевого бренчалы, оставить магию звуков подлинным музыкантам. Намурлыкивать ритмы, когда они приходят в голову. К черту концерт!

Найэл закутался сразу в несколько одеял, сложил руки на плечах, подтянул колени к подбородку и заснул в своей обычной позе — позе младенца в утробе матери.

Следующий день прошел попеременно в работе и праздности. Он поел. Попил. Покурил. Прошелся вдоль берега, проплыл на шлюпке до заводи. Примерно на четверть выкрасил свое суденышко в пыльно-серый цвет. Вот он, единственный ответ — быть одному. Единственный, окончательный. Не полагаться ни на одну душу живую. Только на себя самого. Полагаться на роящиеся в голове звуки. Быть творцом своего мира, своей вселенной.

Той ночью с трудом, как школьник перед экзаменом, он записал четким, разборчивым почерком неуловимую мелодию, которая преследовала его весь день.

Нет, не выдающееся творение, не замечательный концерт — всего-навсего очередную безделицу, из тех, что недели две насвистывают рассыльные да напевают себе под нос прохожие на улицах. Но он записал ее без рояля, что само по себе было для него немалым достижением. Когда муки творчества утихли и работа завершилась, наступило желание увидеть Марию… Но Мария была далеко, за много миль от него, мучимая бесплодным осознанием своих грехов и просчетов. Мысль о ней заставила Найэла рассмеяться.

Однажды Мария поддалась на уговоры отправиться с ним в плаванье — всего на один день. В свое первое и последнее плаванье. Она разбиралась в парусах еще меньше Найэла, но все время обвиняла его в том, что он натягивает не те канаты. Наконец они успокоились, но тут его, а не ее стало тошнить. Если задувал ветер, то всегда не в том направлении. Вскоре они оказались в открытом море и уже не чаяли вернуться на землю, когда моторная лодка, рассекавшая бурные морские волны невдалеке от их суденышка, услужливо взяла его на буксир. Мария уронила за борт свой любимый свитер и к тому же потеряла туфли. Замерзший и мокрый до нитки Найэл схватил простуду. В полном молчании они вернулись в Фартингз, и, когда сообщили о своем фиаско Чарльзу, тот пожал плечами и спросил жену: «А чего еще ты ждала?»

Селия была менее обременительной компаньонкой. Умелая помощница, она усердно драила палубу шваброй, но всегда зорко следила, чтобы не произошло какого-нибудь несчастья. «Не нравится мне эта черная туча», «Как насчет того, чтобы вернуться, пока погода не испортилась?», «Что там вдали, скала или несчастная дохлая собака?». В бочку меда она неизменно добавляла свою ложку дегтя. Нет, куда лучше отправляться в плаванье одному.

Ночь, в которую Найэл записал свою песню, подходила к концу, едва забрезживший рассвет предвещал хороший, ясный день, с берега дул легкий бриз. Найэл поднялся на шлюпке вверх по протоке до причала и пошел по тропе к тому месту, где накануне вечером оставил машину. Она стояла на обочине дороги. Он сел за руль и поехал в деревню. Там он купил хлеба и немного другой провизии, после чего отправился на почту послать телеграмму. Заполнив телеграфный бланк, он обратился к сидевшей за барьером девушке. Она была молода, привлекательна, и Найэл улыбнулся ей.

— Могу я попросить вас об одном одолжении? — сказал он.

— О каком именно? — спросила девушка.

— Я собираюсь сходить под парусами, — сказал Найэл, — и не знаю, когда вернусь. Все зависит от ветра, от состояния моей лодки и, прежде всего, от моего настроения. Я хочу, чтобы вы не отправляли эту телеграмму, скажем, до пяти часов. Если я вернусь к тому времени, то заберу ее и, возможно, пошлю другую. Это, как я уже сказал, будет зависеть от моего настроения. Если не вернусь, тогда отправьте телеграмму — ту, что я дал вам, — вот по этому адресу и на это имя.

Девушка с сомнением поджала губы.

— Это против правил, — сказала она. — Не думаю, что я смогу выполнить вашу просьбу.

— В жизни, — сказал Найэл, — многое против правил. Неужели вы еще не поняли?

Девушка покраснела.

— Будет против правил, — сказал Найэл, — если, вернувшись, я приглашу вас поужинать со мной на моей лодке. Но если ужин будет хорош, вы вполне могли бы принять мое приглашение.

— Я не из таких, — сказала девушка.

— Жаль, — заметил Найэл, — потому что с такими интересней всего.

Она снова перечитала телеграмму.

— Когда вы хотите, чтобы я ее отправила? — спросила она.

— Если я не вернусь, — сказал Найэл, — отправьте ее в пять часов.

— Хорошо, — сказала она и повернулась к нему спиной.

Найэл еще раз перечитал телеграмму и расплатился.

Она была адресована Марии Делейни, далее шло название театра, Лондон.

«Дорогая, я люблю тебя. Я отправляюсь в море. Я написал для тебя песню. Если ты получишь телеграмму, то одно из двух. Либо я добрался до берегов Франции, либо лодка затонула. Еще раз — я люблю тебя.

Затем, насвистывая свою последнюю мелодию, он сел в машину с буханкой хлеба, пучком морковки и небольшим пакетом картошки.

Чтобы отплыть от берега, Найэлу потребовалось два часа: пока он поднимал грот-парус, снасть заело, и он повис, как человек в цепях. Найэл вспомнил, что в одной книге по парусникам, прочитанной им в часы досуга, парус, который вытворяет такие фокусы, назывался «оскандалившимся». Самое подходящее название, лучше не придумаешь. Стыдливо, застенчиво парус полоскался на ветру, и Найэлу пришлось забраться на мачту опустить его, после чего процедура повторилась, но уже без скандала. Затем надо было привязать шлюпку к бую — маневр довольно сложный. Цепь оказалась слишком тяжелой для маленькой шлюпки, и ее нос погружался глубоко в воду.

Один, сам себе хозяин, плывущий по течению — слава Богу, начался прилив, — Найэл схватился за румпель и опустил кливер. Небольшой передний парус не поддавался и закрутился вокруг штага. Найэлу пришлось бросить румпель, пройти по палубе и освободить его. Когда он вернулся к румпелю, то увидел, что его суденышко несет на отмель. Найэл в мгновение ока выровнял его и направил вниз по течению.

Какой жалкой фигурой я, должно быть, выглядел с берега, подумал он, и в какую ярость пришла бы Мария.

Переход по реке к морю завершился без неприятностей. Судно шло вместе с ветром и отливом, и ничто не мешало его движению. Даже если бы Найэл захотел остановить его, он не знал, как это сделать.

На море дул свежий ветер, светило солнце, и на поверхности воды не было ни малейшего волнения. Один из тех холодных, ярких зимних дней, когда земля незаметно тает вдали и резко очерченная линия горизонта напоминает четкий карандашный рисунок. Найэл выбрал для своего судна самый благоприятный, на его взгляд, курс — дым из трубы едва различимого вдали парохода. Забыв о том, что пароход, равно как и его посудина, движется, он закрепил штурвал узлом, который сразу развязался, и спустился в кабину приготовить завтрак.