Георгий Господинов - Естественный роман

На второй день Воскресения 1870 года я был зван на обед к господину Петко Рачеву, болгарскому писателю и журналисту. Он проживал в маленьком двухэтажном доме, зажатом между двумя тесными и нечистыми улочками, в одном из самых неприбранных цариградских кварталов Балкапан хана. Госпожа К., родственница господина Рачева, живущая у него, после обеда поставила перед нами две большие чаши, наполнила их нарезанными и очищенными яблоками, ко всему еще залила их черным, вкуснейшим пашалиманским вином. Мы брали дольки руками и потихоньку потягивали вино, отчего разговор наш лился весело и непринужденно.

Я родился в 1623 году в городе Йорке, куда мой отец (поначалу обосновавшийся в Гулле) переселился после того, как нажил торговлей хорошее состояние и оставил дела. Отец мой позаботился, чтобы я получил вполне сносное образование в той мере, в какой его могли дать домашнее воспитание и бесплатная городская школа. Он прочил меня в юристы… Но у меня на уме было совсем другое…

Несколько лет назад в Гамбурге проживал торговец по имени Робинзон. У него было три сына. Старший служил во Фландрии, в английском пехотном полку, <���…> дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами. Второй сын жаждал сделаться ученым, но однажды, разгорячившись, выпил ледяной воды, разболелся и умер. Так и остался в семье один ребенок, которому дали имя Крузо.

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских.

В этот прохладный майский вечер чорбаджи [1] В турецком языке слово «чорбаджи» (от «чорба» — похлебка) означало начальник, ведавший довольствием солдат. В Болгарии этим словом стали называть зажиточных болгарских торговцев, землевладельцев или же хозяев ремесленных мастерских. В широком смысле — богатый человек. (Здесь и далее — прим. перев.) Марко, одетый по-домашнему, с непокрытой головой, ужинал со своими домочадцами во дворе.

Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны, вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт. Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы — дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову — над высокой травой показываются его рога — и слушает.

Выделенные таким образом начала начинают жить своей собственной жизнью и соединяются силой странных межтекстуальных притяжений и отталкиваний, так, как когда-то это предрекали Эмпедокл, Анаксагор и Демокрит. Если быстро читать их одно за другим, они сольются и начнут двигаться, как кадры кинопленки, завертятся в одной общей кинетике, которая перемешивает героев и события в какую-то новую историю. Начало из Сэлинджера, гнушающееся началами в стиле «Дэвида Копперфилда», плавно перетекает именно в этот вводный пассаж из Диккенса. За ним сдержанно представляется первая фраза из «Повести о приключениях Артура Гордона Пима», чтобы раствориться в обстоятельном рассказе из «Острова сокровищ». Далее без всякой видимой связи бай Ганю рассказывает историю о Винетту, а куртуазное французское описание салона из «Войны и мира» радостно перетекает в привычное повествование об одном послеобеденном угощении пашалиманским вином с яблочными дольками в доме господина Петко. И как история, начавшаяся во время этой дружеской беседы, появляются первые строки из «Робинзона на своем острове», между прочим, переведенного все тем же господином Петко. Другой перевод этой книги, который присоединяется к данному ряду, стоит особняком и воспринимается как совсем иная история. Где-то в этом месте роман решает стать семейным и объединяет семейство Облонских с семьей чорбаджи Марко, ничуть того не смущаясь (чего смущаться? — одна семья русская, другая — прорусская): так и так в обоих семействах что-то смешалось, кто-то скачет через забор — Иван Кралич или Каренина, какая разница? Даже техасский олень где-то в прерии вздрагивает от поднявшегося шума.

Мир — это одно целое, и роман — то, что соединяет все воедино. Начала приведены, комбинаций — бесчисленное множество. Каждый из героев освобожден от предопределенности своей истории. Первые главы обезглавленных романов начинают носиться в пустоте, как панспермии, и производят множество возникновений, так ведь, Анаксагор?

Или как хорошо, хотя и чересчур эмоционально, заметил Эмпедокл: «Из земли пробивалось множество разных голов, не имеющих шеи, и голые руки раскинулись в стороны, плечи отдельно витали, и безумно глаза озирались окрест, лбов над собой не имея; соединиться пытались друг с другом…» С этого момента все может развиваться по совершенно произвольному сценарию — Всадник без головы может появиться на приеме у Ростовых и начать ругаться голосом Холдена Колфилда. Может случиться все что угодно. Но в Романе начал ничего не будет описано. Он будет давать только первый толчок, и ему хватит деликатности всякий раз уходить в тень нового начала, оставив героев сочетаться по воле случая. Именно это я бы и назвал Естественным романом.

Мой развод с женой не был долгим и мучительным. Сама процедура длилась не более 4–5 месяцев, что считалось вполне нормальным. Мы, конечно, заплатили какую-то сумму, чтобы все прошло как можно быстрее. Я думал, мне будет легко это пережить. Моя жена — тоже. На первом слушании, которое продолжалось не более двух минут, мы подтвердили, что наше решение «окончательно и бесповоротно». Судья оказалась грубой. У нее были волосатые руки и большая родинка слева, прямо на носу. Она назначила дату второго слушания, дав нам три месяца на то, чтобы помириться, и позвала следующих. Мы решили пройтись пешком.

— Ну вот, у тебя есть время до второго слушания, чтобы все решить, — начала разговор моя жена.

Я представил себе, как на разводе присутствуют все те гости, которые были в загсе на нашей свадьбе. Все-таки эти два ритуала очень взаимосвязаны. Было бы справедливо, если тогдашние свидетели явились бы и сейчас. По крайней мере, нам удалось бы избежать неприятной необходимости информировать каждого по отдельности: что мы уже разведены, что на звонки по старому номеру я уже не отвечу и так далее. А еще мне представилось, как самые близкие родственники плачут, пока мы произносим наше «окончательное и бесповоротное да» в ответ на вопрос судьи. Но они плакали и на свадьбе.

— Выходит, что брак существует между двумя «да», — сказал я, чтобы уклониться от ее реплики.

Беременность моей жены была уже заметна.

Давайте продолжим в другой раз, а? Все равно до последнего и окончательного слушания еще есть время.