Елена Перминова - Бестолковый роман: Мужчины не моей мечты

В тот день я заснула счастливой.

Самое сильное чувство, которое мне удалось испытать в детстве, это чувство голода. Нет, я родилась не во время войны, не на тюремных нарах и не в сиротском приюте. Мои школьные годы пришлись на эпоху развитого социализма со знаменитой колбасой по два двадцать, хлебом по тринадцать копеек и мороженым по пятнадцать. По тем меркам наша семья (мать – учительница, отец – инженер) считалась если не зажиточной, то состоятельной – точно. Об этом извещал новенький, запертый в деревянной стойке на большой амбарный замок мотоцикл с люлькой «Урал», обставленная импортной мебелью квартира и (о, чудо века!) два моих кримпленовых платья. Но досыта я наедалась только у соседей, которым наше богатство даже не снилось.

Это была семья Михалевых: тетя Клава, похожая на высушенное дерево и ее дети – двойняшки Лешка и Наташка. Свое время визита к соседям я определяла по запаху жареных лепешек. Как только он проникал в нашу замочную скважину, через несколько минут я была на кухне Михалевых. Тетя Клава осторожно выкладывала на сковородку распухшее тесто, ждала, пока оно начнет пузыриться в раскаленном жире, заслоняла рукой глаза, медленно переворачивала и готовые, складывала в круглый эмалированный таз. Самое трудное было дождаться команды: «давайте за стол!» Мне так хотелось схватить это незатейливое кулинарное изделие, надкусить его в том месте, где тесто надувалось пузырем, проглотить, почти не разжевывая, чтобы быстрее почувствовать, как наполняется пустой желудок, а по всему телу разливается приятное тепло. Чтобы не терзать себя ожиданием, мы с Лешкой и Наташкой уходили в комнату и играли в семью. Лешка был муж, Наташка – жена, а я – их дочерью. Чаще всего мы воспроизводили картины семейного ужина. Лешка делал вид, что пришел с работы, мыл руки, садился на диван, раскрывал газеты и спрашивал: «Наташа, когда будем ужинать?» В этом месте я дергала за рукав Наташку и канючила: «Мама, я хочу есть». Лешка откладывал в сторону газету, гладил меня по голове и уговаривал: «Иди, пока поиграй». Я, делая вид, что ищу куклу, пробиралась на кухню, заглядывала в таз, определяла на– вскидку, сколько еще придется играть, глотала слюни и возвращалась обратно. Больше всего я боялась, что придут мои родители, заберут домой, и я не успею отведать аппетитных лепешек.

Моя мать, не искушенная в гастрономических тонкостях, предпочитала варить, как она говорила, что-нибудь «на скору руку». Под такую технологию больше всего подходила глазунья, манная каша или суп из семи круп. Причем, глазунья у нее получалась подернутой какой-то серой пленкой, каша больше походила на кусок глины, а в суп валилось все, что попадалось под руку: картошка с невырезанными глазками, макароны, рис, гречка, завалявшийся кусок сала, пожухлая морковка, рыбий жир из консервной банки. Венчал всю эту смесь лавровый лист и перец горошком. Потом все это с видом человека, знающего себе цену, мать разливала по тарелкам и приговаривала: «ешь, что есть». Но есть это было невозможно. Я выливала полную тарелку с супом в раковину и мечтала о тетиклавиных лепешках.

Весной тетя Клава умерла, а Лешку с Наташкой отдали в детдом.

Как-то по дороге в школу мне стало плохо. В глазах запульсировали черные точки, коленки подогнулись, лоб покрылся испариной, а желудок сдавило, будто железными скобами. Больше всего я боялась упасть и из последних сил сделала шаг к фонарному столбу. Съехав по нему, обняла колени и, чтобы не потерять сознание, укусила руку. Боль привела в чувство. Я с трудом добралась до булочной, купила там бублик и, давясь, съела его. В тот момент, в восемь лет отроду я поклялась, что буду поваром.

После восьмого класса, несмотря на протесты моих родителей, я поступила в кулинарное училище. Там я быстро усвоила, сколько надо класть в кастрюлю мяса и картошки, как обжаривать заправку, какие добавлять специи, как делать так, чтобы тушеная капуста сохраняла свой первоначальный цвет, а не чернела в ходе термической обработки. Постигнув азы кулинарного искусства, я перешла на эксклюзивные образцы зарубежной кухни. Потом я набила руку и на десертах, о которых даже не имела представления – пирожных, муссах, пудингах, запеканках. Научилась печь пироги, торты, готовить кремы и мороженое. Полученные теоретические знания я охотно закрепляла на практике. Особенно это нравилось отцу. Сначала он внимательно разглядывал приготовленное блюдо, спрашивал, как оно называется, и только потом осторожно подцеплял вилкой кусок, медленно разжевывал и в знак одобрения поглаживал себя по животу. Мать же упорно отказывалась перенимать мой опыт и продолжала готовить по своим, проверенным временем рецептам.

Окончив училище, я переехала в общежитие. Первое, что я купила, это большой, выше моего роста холодильник «Бирюса». Чтобы его заполнить, мне приходилось тратить половину зарплаты. Все полочки, освещенные яркой, миниатюрной лампочкой, были заставлены баночками, бутылками, свертками. Внизу, в специальном контейнере всегда были фрукты и овощи, морозилка была забита мясом, рыбой, полуфабрикатами. Я периодически открывала, как крышку ларца с драгоценностями, дверцу холодильника, проверяла, насколько плотно он упакован, и если замечала пустое место, немедленно обновляла свой продовольственный ассортимент.

На свое восемнадцатилетие я пригласила Лешку с Наташкой и устроила настоящий пир. В меню праздничного ужина вошел салат из неизвестных тогда кальмаров, суп из шампиньонов, жаркое по-французски, рыба под соусом бешамель и два десерта. Один я готовила особенно тщательно. С вечера замесила тесто, каждый час внимательно разглядывала, появились ли пузырьки, осторожно помешивала, даже осеняла крестом. Утром, едва успев до прихода друзей, я выложила выпечку в большую посудину, накрыла полотенцем и поставила в центр стола.

– Как вкусно пахнет! – басом пропел Лешка, поджарый, как мать, уже не подросток, но еще и не юноша.

– Тебе бы только поесть! – одернула его Наташка. – Отдай даме цветы.

Я чмокнула из обоих в щеки, взяла за руки и с победоносным видом ввела в комнату. Лешка сразу же ткнул вилкой в салат, помешал суп, пересчитал тарелки и шумно задвигал табуретки. Наташка, с видом ребенка, увидевшего Деда Мороза с подарками, завороженными глазами смотрела на середину стола, где стояла посудина с моим главным блюдом. Она осторожно подошла к чаше, откинула полотенце, и со слезами бросилась мне на шею.

Лешка посмотрел на сестру, как на чокнутую.

– Вы чо? – протянул он.

– Леша, это же наши, мамины лепешки! Ты помнишь? Ты помнишь, как мы мечтали о них в детдоме?

Лешка, с недоверчивым видом заглянул в таз, вынул лепешку, осторожно положил ее на тарелку и протянул Наташке. Потом разложил все остальные, сказал тост в мое здравие и принялся есть. Салат из кальмаров, суп из шампиньонов, жаркое по-французски и рыба под соусом бешамель оказались нетронутыми. Зато эмалированная чаша была пуста. В комнате пахло горячим хлебом.