Вильям Козлов - Волосы Вероники

С улицы Салтыкова-Щедрина я выходил на Литейный и, никуда не сворачивая, шагал в толпе прохожих до самого института. В эту пору люди не глазеют на витрины магазинов, да они и закрыты. Трудящийся Ленинград спешит на службу. Это позже, когда магазины широко распахнут свои двери, приезжие и отпускники заполнят Невский, Литейный, Садовую и другие улицы города. У той толпы совсем другой темп движения.

Сорок минут занимал мой путь от дома до работы. За это время я успевал обдумать свои производственные дела. Я любовался старинными каменными зданиями, дворцами, соборами. На работу приходил бодрым, с хорошим настроением, чего нельзя было сказать, когда опаздывал и добирался в переполненном троллейбусе или автобусе.

Сразу после совещания, которое я провел с сотрудниками отдела, ко мне пришел Великанов. Я как раз стоял на подоконнике и отворял форточку: духи да запах сигарет раздражали меня. Все мои женщины поголовно курили. И мне, единственному мужчине в отделе, причем некурящему, неудобно было делать им замечания. На табличку «У нас не курят», которую я приклеил на стену, никто не обращал внимания.

— Попроси у завхоза длинную палку с крючком, — посоветовал Геннадий Андреевич. — И охота тебе всякий раз прыгать на подоконник?

Он уселся в кресло, полез в карман за сигаретами. Скоро синий дым заволок табличку «У нас не курят» перед его носом. Если курящие игнорируют ее, то для кого же я написал? Выходит, для самого себя…

— Восстановил свой реферат об ЭВМ? — поинтересовался я.

Великанов махнул рукой.

— Как говорится, что с возу упало, то пропало, — он невесело усмехнулся: — Точнее, с самолета.

«Может, пепельницу со стола убрать? — подумал я. — Тогда будут стряхивать пепел куда придется: в бронзовый стаканчик для карандашей, в мраморную подставку для листков чистой бумаги…»

Великанов был немного старше меня. Среднего роста, со склонностью к полноте, несколько одутловатым лицом, в очках с толстой оправой, он был спокойным, рассудительным человеком. Некоторые находили его скучным, но мне Геннадий Андреевич нравился. В институте я с ним сошелся ближе, чем с другими. Когда был женат, мы в праздники семьями встречались то у меня, то у него. После развода он и его жена Тамара много раз приглашали меня к себе на обед, но я всякий раз отказывался, и они перестали звонить. Почему-то не хотелось мне идти в хороший, гостеприимный, семейный дом — Великановы жили в мире и согласии, — там неизбежно возник бы разговор о моем холостяцком житье-бытье, о моей бывшей жене Оле, о Варе. А мне тошно было вспоминать прошлое… Не ходил я к ним, наверное, и потому, что сама уютная обстановка их квартиры, налаженный быт, товарищеские отношения между Тамарой и Геннадием Андреевичем — все это вызывало бы во мне сожаление о том, чего у меня нет.

— У тебя неприятности? — спросил я, когда Великанов, рассеянно глядя в окно, вытащил из пачки и закурил вторую сигарету.

— Ты был сегодня у Скобцова? — ответил он вопросом на вопрос.

У Скобцова я был вчера. Вызвал он меня якобы по поводу технических переводов, но слушал рассеянно, светлые холодные глаза его перебегали с моего лица на письменный стол, стены, где были развешаны крупные фотографии известных современных ученых, иногда в группе можно было заметить и Артура Германовича. На фотографиях он выглядел солидным, знающим себе цену ученым. Я обратил внимание, что он всегда поворачивает голову немного в сторону от объектива. Или ему кто-то сказал, что так он лучше получается, или срабатывает его привычка не смотреть людям в глаза. Объектив фотоаппарата — это тоже своего рода глаза.

Мы немного поговорили о переводах, Скобцов доверительно поинтересовался моим мнением по поводу деловых качеств Грымзиной. Я ответил, что она слабая переводчица, но зато активный профсоюзный деятель… Скобцов понимающе улыбнулся.

— В октябре выборы местного комитета, — сказал он. — Я думаю, Евгения Валентиновна потянет на председателя?

Я промолчал. Наверное, потянет. О профсоюзной работе я имел смутное представление: раз в год присутствовал на отчетно-выборном собрании, исправно платил членские взносы, один раз был избран делегатом на районную профсоюзную конференцию.

— Вы меня не поняли, — скользнул взглядом по моему лицу Скобцов. — Если Грымзину изберут председателем месткома, то вы избавитесь от нее.

Я совсем забыл, что эта должность освобожденная. Грымзина уйдет из отдела и переберется в кабинет председателя месткома.

— Слезы лить по Грымзиной не буду, — сказал я.

— Жизнь — такая штука, рано или поздно каждого поставит на свое место, — встав из-за стола и расхаживая по просторному кабинету, стал философствовать Артур Германович. — К нам на днях приедут из министерства… — он остро взглянул на меня и поспешно отвел взгляд. — Ну, по поводу назначения нового директора института… Полагаю, что будут беседовать с заведующими отделами… Кого вы мыслите на эту должность из наших?

«Только не вас!» — подумал я.

— Видите ли, дорогой Георгий Иванович, наше министерство считает, что нового директора из Москвы к нам нет никакого резона присылать, дескать, можно подобрать эту кандидатуру на месте. Наше городское начальство полностью поддерживает эту точку зрения. Вот мы и подбираем…

— Не мы, а моя Грымзина, — вырвалось у меня. — А что же думает на этот счет наше партбюро?

— Секретарь партбюро Осипов, как вы знаете, в больнице, ему только что сделали сложнейшую операцию, и он вряд ли раньше сентября выйдет на работу. А его заместитель Бобриков — ни рыба ни мясо… Он и в райком-то раз в месяц ходит, чтобы передать в финхозсектор ведомости о собранных партвзносах. Он думает лишь о своей кандидатской диссертации, а Ольга Вадимовна — его главный оппонент.

— Бобрикову повезло, — ввернул я.

— Вам тоже должно быть небезразлично, кто будет директором, — негромко, но весомо уронил Скобцов.

— За кого же посоветуете мне… голосовать? — невинно спросил я.

— Подумайте, Георгий Иванович, — печально улыбнулся Скобцов.

Напрямик просить, чтобы я стоял за него, Артур Германович не решился. А вот Великанову без обиняков сказал, что рассчитывает на его поддержку. С этим и пришел ко мне расстроенный Геннадий Андреевич.

— Я давно знаю Скобцова, — сказал он. — Если до него дойдет, что я был против него, — живьем сожрет без соли!

— Будь за, — усмехнулся я.

— Из него такой же директор института, как из меня персидский шах!

— Тогда чего же ты паникуешь?

— А что ты скажешь товарищам из Москвы? — блеснул на меня очками Великанов.

— Посоветую тебя назначить директором…

— Я серьезно.

— Кривить душой не собираюсь, — сказал я. — Ну какой из Скобцова директор? Правдами-неправдами заручается поддержкой сотрудников! Гоголевой такое и в голову бы не пришло.