Андрей Кузечкин - Менделеев-рок

Мальчишки с увечьями разной степени тяжести продолжали поступать в стационар городской больницы все утро: это были те бойцы, которые бежали с поля боя с серьезными ранениями, а после вынуждены были обратиться за медпомощью. Пострадавшие прибывали в таком количестве, что из всех отделений клиники в срочном порядке выписали всех более-менее здоровых пациентов.

В больнице Руслана нашла и Валерку. Ему сломали правую руку и несколько ребер. Несмотря на это, он чувствовал себя бодро и рассказал Руслане то, что видел своими глазами.

Всего собралось человек четыреста, встав на пустыре двумя толпами. Неформалы были почти в том же составе, что и на концерте, но перевес оказался на стороне «докторов»: им удалось заполучить в союзники почти всех местных пэтэушников, даже тех, кто относился к фанатам рок-музыки лояльно. (Вероятнее всего, многих новобранцев вульгарно подкупили или же примитивно запугали.) Большинство неформалов нанесло себе на лица боевую раскраску. Обе стороны были тяжело вооружены: цепи, ножи, заточки, кирпичи, обрезки труб, шестигранники. Из рук в руки передавались бутылки со спиртным: водкой, пивом, портвейном, самогоном. Бойцы пили для поднятия духа, а опустевшая стеклотара тоже становилась оружием. Поднабравшись, неформалы хором запели: «Встань скорей, себя одень! Это твой последний день! Это твой последний бой! Попрощайся сам с собой!» Песня адресовалась «докторам».

Предстоящая драка не была похожа на стандартное выяснение отношений из-за неотданного вовремя долга или неосторожно сказанного слова, она обещала быть жестокой битвой на уничтожение. И неформалы, и «доктора» ненавидели противников лютой ненавистью. Потому не было и обстоятельного разговора «по понятиям», с которого начинается любая разборка.

Безо всяких предисловий две толпы бросились одна на одну и столкнулись, парни яростно били друг друга железяками, всаживали ножи, сбивали противников на землю, топтали ногами, катались, сцепившись, как медведи. Через головы летели кирпичи. Битва довольно быстро распалась на цепь поединков, каждый нашел себе противника, а одолев его, тут же отыскивал нового. Валерка, опытный гимнаст, виртуозно орудовал длинной цепью, ни на секунду не переставая раскручивать ее обеими руками. Ему удалось вывести из строя четверых «докторов», пока наконец его не повалили втроем и не принялись обрабатывать. Как раз в этот момент раздались сирены, которые спасли Валерку от смерти: «доктора» с неформалами смешались в едином потоке и хлынули прочь, работая ногами, что было сил.

Нефтехимик налакался крови на месяц вперед.

– Так кто победил? – спросил я.

– Никто. «Китайская ничья». Я думаю, таких больших разборок теперь долго не будет: обеим сторонам надо раны зализать, – ответила Руслана, прикрыв больные глаза. – Эх, голову-то как ломит… Вашего Хорька тоже заколбасили.

– Болван!.. – устало выдохнул я. – Он все-таки пошел туда?

– Да, Валерка его видел перед дракой, точнее, не столько видел, сколько слышал. Тот пришел злой, принес бутыль какого-то пойла. Быстро налакался и стал орать громче всех, что сначала утрамбует всех «докторов», а потом паскудного сученыша Плаксу. Я сегодня утром его видела в больнице. Узнала только по телосложению и по серьге в виде топора, лицо ему превратили в кровавую овсянку. Я остановилась, стала рассматривать: он или не он? Постояла с минуту, тут к нему подходит медсестра, осматривает и одеяло на лицо надвигает…

– Знаешь, а ведь мне его нисколько не жалко. Ни его, ни Криттера, ни остальных… – задумчиво проговорил я. – Идиоты они все. Были. Понимаешь, Руся, если разобраться, то вся эта свистопляска вышла из-за меня, из-за нашего концерта…

– Неправда, Рома! – нервно взвизгнула Руслана, стукнув кулачком по подоконнику. – Ты не виноват! Ты же этих придурков на пустырь не звал, они сами туда дошли, своими ногами!

– Да то-то и оно. И я о том же.

Из глаз Русланы катились слезы, она скуксилась и громко заплакала, как ребенок. Ей многое пришлось увидеть в то утро.

Вечером после работы, проделанной безразлично и машинально (интересно, сколько ошибок я пропустил?), я понял, что мне совершенно некуда идти, кроме как домой, к вечно ноющему алкоголику. В былые времена я пошел бы к Илюхе-Смурфу, вместе бы что-нибудь придумали. Или к Кристине – все же по-своему она меня любила. А теперь?

Обожженная слепая жертва ползала по радиоактивным руинам – это был я. Ничто уже не имело смысла, никого, кто мог бы облегчить мои страдания, не было рядом. Не было вообще никого, с кем я мог бы провести этот вечер и просто пообщаться, не касаясь никаких тяжелых тем. Аня укатила. Руслане, насколько ее знаю, сейчас не до меня: если она дома, то пытается забыться сном после всего увиденного. Наташа или работает, или отдыхает от работы. Можно зайти к Эйнджи, но ей с ее грудником вообще ни до кого… Тьфу ты! А ведь прав был покойный Хорек: я с девчонками гораздо больше общаюсь, чем с парнями.

Аня сказала бы: «Потому что ты сильнее, ты не ищешь коллектива, за которым можно спрятаться, как за стеной. С кем больше нравится – с теми и общайся и плюй в рожи тем, кто недоумевает». Аня во многом меня идеализирует. А может, просто платит дань благодарности за школу. К Анечке в классе относились плохо. Даже когда ей лицо на дискотеке покромсали, никто за нее не заступился. Пришлось в одиночку разгребать толпу визжащих пьяных кикимор, вытаскивать бедную Аню – самому, конечно, тоже попало – и вести к себе домой, мазать зеленкой кровоточащие щеки.

Я и не заметил, как стемнело. Брел по улицам, не видя, как они сменяются.

Присцилла… Я снова думал о ней. Может, именно сейчас она валяется со своим менеджером. Он гладит ее, как котенка, по спинке, а она выгибается и потягивается. «Где же ты была целых две недели, Танюша?» – спрашивает он. «Далеко, – отвечает она. – В параллельном мире. У меня была другая жизнь, и имя у меня тоже было другое. Там было странно и классно, но я туда больше не вернусь». «Ничего не понимаю! – женишок нервничает. – Так где же ты все-таки пропадала?» – «Да к бабушке ездила! А ты что подумал?» – «Ну и фантазерка же ты!» – с облегчением смеется он. «А-а-а, конкуренции боишься? Не бойся, ведь я только твоя. Больше никуда не исчезну».

Эх, Сиськин-Писькин, Сиськин-Писькин… Это ж надо было так обломаться?

Меня посетило ощущение, знакомое, но невыразимое. Не знаю, как его описать. Я испытывал это ощущение в детстве, когда забирался в самые безлюдные уголки родного города: на заброшенный стадион, в парк, в разрушенную церковь. Бродил в полном одиночестве и представлял самые невероятные вещи, сражался с воображаемыми бандитами и злодеями, по преимуществу заимствованными из самых разных фильмов. Нефтехимик представлялся мне неким постапокалиптическим, наполовину вымершим городом, в котором власть принадлежит силам зла. Собственно, такой он и есть на самом деле.