Андрей Кузечкин - Все десять пальцев

Внезапно пальцы вышли из нее.

– Эй!.. – запротестовала Юкки. В ответ на это Кирюха звонко ударил ее по щеке ладонью. Девушка взвизгнула, больше от неожиданности, чем от боли.

– Это чтобы тебе жизнь медом не казалась, – усмехнулся он.

Бил поочередно правой и левой рукой:

– Хочешь, чтобы тебя хотели, дрянь?

Пощечина. Взвизг.

– Любишь, чтобы парни тебя умоляли, дрянь?

Пощечина. Вскрик.

– Нравится, когда к тебе пристают, дрянь?

Пощечина. Вопль.

– Ори сколько хочешь. В коридоре не слышно.

Пощечина. Всхлип.

– Прошмандовка!

Пощечина. Плач вперемешку с безумным хохотом.

– На балконе с наркоманом сношаешься? – Кирюха стаскивал с себя брюки. – С уродом, у которого еле-еле стоит? Дрянь! Ты забудешь всех своих наркоманов раз и навсегда! Я тебе покажу, как трахаются берсерки!

Он схватил Юкки за ножки, рывком раздернул их в стороны до отказа, будто жареную курицу пополам разломил.

Воткнулся. Задвигался.

Привязанная к батарее Юкки ездила по полу взад-вперед, шурша спиной о картон, стукалась макушкой о стену, обливалась слезами и смеялась, как сумасшедшая.

– ...Думаешь, это все? – зло спросил Кирюха, отдуваясь после первого оргазма. – Ты меня еще не знаешь... Ты у меня посинеешь!

Мучил долго. Мастерски доводил до умопомрачения, снова и снова заставлял плакать и бешено хохотать, унижаться, просить прощения, бил, ласкал, переворачивал, катал по полу, как кот пойманную мышь...

Юкки проснулась очень рано – за окном еще не рассвело. Проснулась потому, что приказала себе проснуться.

Ныли распухшие от поцелуев губы, исцарапанные щетиной и избитые стальными ладонями щеки, синяки на руках и ногах, следы от лямки на запястьях. Потянулась – заплакало все тело. Она глубоко вздохнула, затаила дыхание и потянулась еще раз, наслаждаясь сладостной болью.

Кирюха спал рядом на собственной одежде. Юкки неосязаемо поцеловала его в переносицу.

Самым трудным было встать. Она перекатилась на живот, уперлась руками в пол, приподнялась на четвереньки, выпрямилась, встала с колен – ножки при этом чуть не подломились. Подобрала халат, накинула. Босиком вышла из каморки.

Прошагала через пустой актовый зал, который показался ей бесконечно огромным, подошла к двери. Прислушалась: снаружи тишина.

Вынула из кармана халата изогнутый гвоздик. Отперла дверь. Выглянула.

На цыпочках побежала по безлюдному коридору, подпрыгивая, будто мышь-воровка. Выскочила на лестницу, побежала вниз по ступенькам – холодный бетон ожег ей ступни, заставив окончательно проснуться.

Добравшись до пятого этажа остановилась, услышав шаги.

Навстречу ей поднимался охранник – сонный и злой, как медведь-шатун. Выполняя приказ коменданта, он всю ночь бродил по общаге. Заходил без стука в комнаты, из которых доносились какие-то звуки. Присматривался к тем, кто выходил покурить на балкон. Время от времени заглядывал в туалеты. Поначалу эта игра в охотника его забавляла, но к четырем утра, когда вся общага погрузилась в сон, он уже еле плел ногами.

«Последний раз вверх-вниз – и на боковую», – решил охранник.

На площадке каждого этажа он останавливался и выглядывал в коридор: четвертый этаж – пусто... пятый – пусто... шестой – пусто...

Спрятавшись в туалете, Юкки слушала, как становятся тише удары ботинок о ступени.

Через двадцать минут она вернулась в каморку. Целовала Кирюху до тех пор, пока ему не стало трудно дышать. Тогда он проснулся.

– Вставать пора, мой сладкий, – нежно прошептала она.

– А?.. Сколько времени?

За окном потихоньку брезжил рассвет. Кирюха уже мог разглядеть лицо своей подружки.

– Не важно, сладкий. Отсюда надо уходить, пока все спят. Одевайся.

– Угу...

Пока он, сидя на полу, вертел в руках брюки и не мог сообразить, с какой стороны их надевать, Юкки стояла рядом с покорностью рабыни на лице.

Кирюха бросил на нее мутный взгляд:

– Как самочувствие?..

– А как бы ТЫ себя чувствовал после камнедробильной машины? – улыбнулась она. – Ты меня чуть не искалечил!

– Я боец, запомни это. Со мной нельзя поступать так, как ты поступила.

– Больше не буду, – пообещала она, сделав лисью мордочку.

Ему наконец удалось застегнуть брюки. Кирюха отыскал недопитую бутылку с лимонадом, сделал добрый глоток и только сейчас заметил пачку денег, валявшуюся на полу прямо перед ним.

Нерешительно протянул руку, поднял: так и есть, толстая пачка сторублевых купюр, перетянутая резиночкой.

– Что это?

– Денежки, – с готовностью сообщила Юкки.

– Какие? Отк-куда? – от неожиданности Кирюха заикнулся.

– Мои личные.

– Ты сказала, у тебя нет денег!

– Мало ли, что я сказала! Мама моя, нашел кого слушать! Я не нищая, мой сладкий. Мои денежки со мной, только припрятаны в надежном месте. Здесь очень небольшая часть – тысяч двадцать, что ли...

«Совсем как кошка, которая из любви к хозяину приносит ему в кровать мертвую крысу», – подумал Кирюха.

– Это хорошо, кисуня... Но зачем сразу так много?..

– Как – зачем? Тебе же нужно меня кормить, поить, развлекать?

– А что, я тебя мало развлек?

– Да-а-а уж... – протянула Юкки. – Как жива осталась – сама не понимаю... – она схватила руку Кирюхи, лизнула ее и сказала: – Спасибо.

Одевшись, он спрятал пачку денег у себя на животе. До половины воткнул ее в брюки, сверху накрыл футболкой:

– Пойдем отсюда.

Спустились на пятый этаж. Пока шли, Кирюха говорил:

– В актовом зале тебе оставаться нельзя – в течение дня, по крайней мере. В комнате спрятать тебя я пока не могу – сегодня будет грандиозный обыск. Выход только один. На нашем этаже есть мужской туалет. Увидишь там пять кабинок. Четыре из них – самые обычные, пятая заперта, к ней замок подвесной присобачен. В этой кабинке швабры всякие лежат, ведра. Ее техничка отпирает раз в сутки, в самом конце дня. Пролезешь туда через верх и будешь сидеть, пока я за тобой не вернусь.

– Сидеть там, как в конуре собачьей?

– Да, как в конуре собачьей. И сидеть будешь тише воды, ниже травы. Ни единого звука. Другого варианта я не вижу. Ясно?

– Так точно, мой генерал. Но когда я вылезу, с тебя королевский ужин.

– Королевский – так королевский. Сделаем.

Он остановился возле двери собственной комнаты. Юкки двинулась дальше по пустому коридору, прижимая к животу розового кролика.

– Кисуня!

Она обернулась:

– Что, сладкий?

Он подошел к ней и поцеловал, сунув учебник по истории философии под мышку.

На том и расстались.

Косматый грязный Вовка, как никогда суровый и глубокомысленный, сидел за столом и что-то писал в тетради, время от времени посматривая в какую-то книгу. Грыз ручку, отхлебывал чай из стакана. Думал.