Андрей Кутерницкий - Первая женщина

Некоторое время я смотрел ей вслед, и когда стройная фигурка ее затерялась среди гуляющих на бульваре, пошел к Неве. Меня неудержимо влекло на широкий простор.

Памятник Петру Первому на коне сверкал так ослепительно, словно был покрыт черной нефтью. Крупицами, штрихами, вспышками солнечный блеск был разбросан повсюду.

Я быстро шел по набережной. Я пил холодный морской ветер и повторял раз за разом: «Как я скучала без тебя!» Я и не заметил, как оставил берег позади и взошел на мост Лейтенанта Шмидта. На середине центрального пролета я вдруг перегнулся через перила и, глядя вниз на могучий водный поток, громко крикнул:

– Меня любит Вера!

И слова мои потерялись в железном грохоте двух трамваев, разъехавшихся на мосту за моей спиной.

И сразу я вижу себя на переходной лестничной площадке внутри крупноблочного панельного дома, со всех сторон окруженного точно такими же домами без украшений, с одинаковыми балконами, телевизионными антеннами на плоских крышах и козырьками над подъездами. Таких домов-близнецов было построено со времен Хрущева по всей России великое множество. За сирый вид народ прозвал их «хрущобами».

Очарованный новизной происходящего со мною, я остановился между вторым и третьим этажами, а маршем выше, на площадке третьего этажа, перед средней из трех дверей, выходящих на лестницу, Вера в который раз перерывает содержимое своей сумки, поставив ее на поднятое горизонтально бедро. Мне все еще не позволено приблизиться к ней, и я с тупым вниманием идиота разглядываю мелкие голубые звездочки на бело-розовых стенах, одновременно боковым зрением снизу вверх охватывая застывший в воздухе каблук ее туфли и приподнятую над бетонным полом, согнутую в колене ногу. Волосы ее распущены, как и в прошлое наше свидание, но сейчас, свешиваясь с наклоненной головы, закрывают от меня ее лицо. Я слышу ее удивленный шепот:

«Ничего не понимаю! Где они?» – и с каким-то неизведанным доселе дерзким мужским счастьем сознаю, что эта красивая молодая женщина, все женское в которой так ярко, заметно и притягательно, со своими особенными женскими движениями, взглядом, голосом, в туфлях на высоких шпильках, в модном плаще, распахнутом у горла, как бы вся сверкающая и недоступная, ведет меня в неизвестный мне дом, в котором всё – тоже непредсказуемость и тайна, ведет с единственной целью, о которой мы оба знаем. Мелкая дрожь начинает потряхивать меня. «Голубые звездочки на стене – зачем?» – думаю я странную ненужную мысль, провожу по плоскости стены пальцем и пачкаю его в грязной побелке.

Наконец ключи найдены и квартира открыта. Вера отступает в сторону, освобождая мне путь, и кивком головы указывает, чтобы я проходил. Я одним махом пролетаю оставшийся марш лестницы и проскальзываю в прихожую. Вера заходит следом, запирает замок и закладывает цепочку.

Скинув туфли и повесив плащ на вешалку, в чулках и просторном платье в яркую черно-белую шашку, перетянутом на талии тугим поясом с большой пластмассовой пряжкой, она толкает ладонью застекленную матовыми стеклами дверь, которая уплывает в сумрак единственной комнаты, откуда к глазам моим как бы на мгновение приближается и сейчас же отодвигается на прежнее расстояние двуспальная кровать с горкою подушек в головах.

Я еще никогда не ложился с женщиной в одну постель.

С трудом распутал я короткие кончики шнурков – они были затянуты на два узла каждый, потому что длины оборванного шнурка не хватало, чтобы завязать его бантиком, – оставил туфли в прихожей и вошел.

Комната была вытянутая, окно занавешено портьерами, кровать занимала глухой угол, и над нею висел на стене ковер с изображением средневекового замка и пасущихся овечек. Я увидел полированный шкаф, сервант, обеденный стол, на середине которого светлела ваза с завядшими цветами. Ступая в носках по паркету, я шел мимо стульев и пуфиков, опасливо осматриваясь, прислушиваясь ко всем звукам, которые могло уловить мое ухо. Что-то вспыхнуло в рамке на стене... Прекрасный парусник мчался по бурному морю; мачты его кренились, флаги развевались, паруса были ослепительно белы. Когда я шагнул к нему, он сдвинулся с места. На телевизоре блестела крупная океанская раковина, за стеклами серванта были разложены между хрусталем и синими сервизными чашками ветви кораллов. И я оробел, ощутив вокруг себя этот незнакомый дом, пустой и безмолвный, покинутый своими хозяевами. Запах завядших цветов только усиливал это тревожное ощущение. Взгляд мой сосредоточился на палехской шкатулке, полной разнообразных женских украшений. Она стояла раскрытой на туалетном столике.

– Это квартира моей сестры, – произнесла позади меня Вера.

– У тебя есть сестра? – удивился я.

До сих пор Вера представлялась мне совершенно одинокой, без сестер и братьев, и даже без родителей.

– Есть, – ответила она.

– Двоюродная? – спросил я.

– Родная. – Вера сунула ступни в домашние туфли без задников, которые стояли рядышком на полу возле кровати, взяла со стола вазу. – Сестра работает официанткой на научном корабле. Они позавчера ушли в рейс.

Мы проследовали в кухню.

Туфли были на толстой пробковой подошве, с бархатным верхом, расшитые бисером.

– Обычно они уходят на полгода, – продолжала она, запихивая стебли цветов в помойное ведро. – Но сейчас ушли на месяц.

Кухня оказалась маленькая – едва повернуться вдвоем. Кроме газовой плиты, холодильника и стола, заставленного пустыми бутылками из-под водки и шампанского, имелись две табуретки.

– Как зовут твою сестру? – спросил я.

Вера стала выкладывать из сумки принесенные продукты.

– Рита. Ее зовут Рита.

Я смотрел на то, как привычно движутся ее руки, и понял: эти помидоры, хлеб, мясо в полиэтиленовом мешочке – для нас с нею. «Моя жена», – с неведомым мне ужасом и восторгом подумал я. Ее глаза вопросительно взглянули на меня исподлобья.

– Что-то не так? – спросила она.

– Нет... Ничего, – застеснялся я.

Она поправила свои волосы, и я увидел, что мое смущение передалось ей.

– Хочешь принять душ? – быстро сказала она. – Теперь это жилище – наше.

И повела меня в ванную комнату.

– Полотенце принесу тебе чистое!

Оставшись в одиночестве на крохотном пятачке между ванной, раковиной и стиральной машиной, на крышке которой лежал розовый пакет с бигудями, я воровато заозирался, не понимая, для чего мне лезть под душ и что теперь следует делать – ждать, когда она принесет полотенце, или сказать ей, что я не хочу мыться.

Над раковиной висела деревянная полочка. Оба этажа ее были заставлены шампунями, кремами, лаком для волос и духами; между стеклянной банкой, туго набитой медицинской ватой, и стаканом, из которого торчали щетиной вверх разноцветные зубные щетки, лежало забытое женское кольцо. Удивил меня бритвенный прибор, сурово поблескивающий сталью. Я подумал: «Зачем ее сестре станок и пачка лезвий?»